Кратно четырем (продолжение)

“Надо было натянуть штормовые леера, — пронеслось в звенящей голове штурмана. — Шторм крепчает, а до берега не менее пятнадцати кабельтовых…”

Потеряв сознание, штурман сорвался в бушующее море.

Он очнулся от сильного удара в солнечное сплетение, инстинктивно обхватив руками, что-то большое и скользкое. Он на мгновение вынырнул на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, но тут же почувствовал, что его тянут глубже, тащат с большой скоростью почти под водой - прочь от качающегося на волнах гигантского корабля. Вскоре яркий свет дня и воздух ударили в лицо.

Поднырнувший под тонущего штурмана дельфин вынес его довольно далеко от “Кузи”. Лежа на гладком дельфиньем теле, Баллицер пришел в сознание и, отметил, что шторм стихает, хотя море все еще продолжало бурлить. Рядом то и дело появлялись тупоносые морды других дельфинов. Семену показалось, что они восторженно перекликаются, издавая какие-то странные звуки.

Необыкновенно яркое сияние на мгновение слепит его.

— Что это еще за чертовщина такая?! — невольно воск-лицает он, пораженный увиденным: нечто вроде сияющего, рас-плющенного шара с множеством странных приспособлений и прожекторов, зависло низко-низко над “Кузей”…

То, что он увидел дальше, чуть не потопило его во второй раз: раскрыв от удивления и ужаса глаза, штурман соскользнул с дельфиньей спины и, опять, хлебнул воды.

Море, в том месте, над которым появился странный объект, забурлило еще сильнее. Слепящий голубой луч упал из аппарата на поверхность воды расширяющимся книзу гигантским конусом. Буквально закипая, море затягивалось в этот конус, и вода испарялась, даже не достигая середины луча.

Он видел, как в этом жутком водовороте блеснула сталь: мо-ре вытолкнуло из глубины на поверхность, в этот голубой луч, подводную лодку… Советскую дизельную подводную лодку!

С замиранием сердца он следил за тем, как стальная сигара, выброшенная буквально вертикально, выпустила две торпеды, которые вспыхнули еле заметными искорками…

“Наши, небось, решили, что на них напали американцы…” — подумал штурман.

В это время корпус лодки раскололся от страшного взрыва. Секундой позже все исчезло: только сумеречная серость дня и моря приняло падающие осколки.

 — Предвидится завтрак? — пастор здорово проголодался.

Многочасовое перетрясывание кишечника отдавалось бо-лью во всех его мышцах. Стивен с интересом наблюдал за мани-пуляциями Хаддади: в его руках мелькали кусочки овощей, рыбы и сыра.

— Сейчас предвидится ужин, так как сейчас половина второ-го ночи!

— Тем более. Будем считать это ранним завтраком!

— Почему?

— Потому, что так поздно ужинать — вредно! А что это ты готовишь, такое замысловатое?

— Жареные цевисы, — судя по тону, Воин Исламской Рево-люции был не в настроении.

— Но в такой последовательности у тебя получится Матесиль. Если вообще что-нибудь получиться, ведь сыр-то расплавится!

— А ты кто здесь такой, что бы Мне Здесь советовать, Йал-ла?! — глаза араба выпучились, вилка в его руке недвусмыслен-но заиграла.

— Я, между прочим, тоже работал барменом и поваром. В свое время… Голландия, Швеция… И, представь себе - в Ницце. Так что, кулинарного опыта у меня не меньше, чем у тебя!

— Ну и заткнись ты, со своим поганым опытом! Может ты еще и кулинарный техникум заканчивал, святоша?!

— Я только хочу…

— Я тоже хочу, я все лето… не кончаю, а ты - заткнись со своим поганым опытом, а то вообще останешься без завтрака, понял, пастор?!

Уловив бесполезность своего проникновения в чужую мен-тальность, Стивен решил прекратить спор: остаться без завтрака - плохая перспектива! Он повернулся к Харвею, но хирург спал, что-то бормоча во сне.

— Йалла! Ну, что я не так делаю, англичанин? — вдруг явно преодолевая неприязнь, спрашивает араб. — Ведь теперь я об-валяю это в специальной муке…

— Ты можешь вывалять это даже на полу и полить собствен-ной мочой, с голодухи - сойдет, но не называй это жареными цевисами!

— Слушай, зачем так говоришь, обижаешь?!

Пастор видит, как бандит ловко перебрасывает из слоя в слой рыбу, сыр и ветчину

— Видишь, я делаю, как ты сказал, но что такое мате-силь? Мне не приходилось его готовить.

— Это изысканное швейцарское блюдо, молодой человек, тоже из рыбы. Вот почему я подумал, что ты готовишь матесиль. Это у тебя что, филе карпа?

— Слушай, откуда здесь карп? Это наша рыба, называется Принцесса Нила!

— Ну вот, а для матесиля нужно филе сельди.

— И что дальше?

— Значит так, — пастор сглотнул невольную слюну. — Наре-занные кусочки филе, также слоями, выкладывают вперемежку с луком и кубиками хрена…

— Где ты у меня видел хрен?!

— Неважно, можно добавить горчичное семя. порядок здесь не имеет значения, так как всё это будет вариться в уксусе, за-правленном сахарной пудрой…

Гурманы сами не заметили, как перешли на шепот и, нако-нец, замерли на полуслове.

Глядя в остекленевшие, еще более безумные, чем обычно, глаза араба, уставленные в одну точку (куда - то за спиной пастора), Стивен понял, что там, за его спиной происходит, что-то нео-бычное…

Он повернулся, но этот поворот дался ему с большими уси-лиями: тело не то было скованно, не то - расслабленно до такой степени, что поворот этот, как показалось Стивену, длился целую вечность.

Возле кровати, на которой спал Харвей, стояли какие-то лю-ди! Капюшоны скрывали их лица, но силуэт одного из них пока-зался знакомым …

Неожиданно хирург поднялся, озираясь по сторонам… Это произошло настолько резко, внезапно, что Стив даже не успел осознать того, что тело Харвея продолжало лежать на койке, стянутое ремнями безопасности, а поднявшийся, как бы изнутри себя самого хирург, голый, какой-то полупрозрачный…

Крик ужаса вязко застыл в парализованном горле Стивена. А те, которые пришли, помогали Харвею встать, и вся группа, вы-шла через стальную обшивку контейнера….

 — Не беспокойся, малыш! Все будет Оки-Доки! Они тебя отлично примут! – Мистер Стэнсон покровительственно хло-пает хирурга по плечу. Он при этом хохочет, не вынимая изо рта вонючую сигару. Харвей не замечал, раньше, за этим кандидатом в сенаторы, такого панибратства…

Собственно, это когда “раньше”?

До того, как хирург увидел на Стэнсоне этот дикий, в зеленую клетку пиджак, в котором, разве что на Хэлловин яв-ляться, да и то в какой-нибудь дешевый кабачок на Гринвич Виллидж? Или раньше? Этот аляповатый лиловый галстук с нарисованными клубничками? Что это за чертовщина?! И что это за сигара, вонючая такая, словно ее прежде, чем взять в рот обмакнули во что-то… Ведь он запретил Стэнсону ку-рить после операции! А эта сигара… Кроме того, ведь мистер Стенсон — кандидат в сенаторы, а не в президенты… Так причем здесь эта сигара? И вовсе она не вонючая… Не такая вонючая, как если бы ее обмакнули в…

Напротив - ее аромат навевает мечту… Но о чем?!

— Иди, Малыш, приготовься! Через пять минут - твоя очередь!

— Но сэр, я не понимаю. Почему я? У меня нет такого опы-та, и вообще - это не моя специализация!

— Не бери в голову, Харвей! Подойди сюда, Малыш, — кан-дидат в сенаторы приоткрывает дверь в зал. Оттуда пахнуло таинственным.

— Ты видишь эту женщину?

— Здесь много женщин. Какую именно?

— Ну, вон там, у стойки бара, в малиновом берете и чер-ном корсете, затянутая такая вся, видишь?

— Да…

— Так вот, она тоже не специализировалась в этой облас-ти. А как она это делает, это же потрясающе!

— Кто эти люди? — спрашивает хирург, указывая на при-сутствующих в зале полноватых, лысеющих мужчин, перед ко-торыми стоят огромные кружки с пивом, миски с креветками, раками, какими-то соусами.

Не обращай на них внимания. Это - полицейские и их покро-вители.

С несвойственной ему прежде неприязнью, Тейлор наблюда-ет как эти мужчины методично поглощают свои хот-доги, гам-бургеры и дары моря: над мерным говором собравшейся здесь толпы витают крепкие запахи пива, сигарного дыма, специй, слышится грубый смех и треск разрываемых кальмаровых сус-тавов, чмоканье отсасываемой из красных панцирей мякоти.

— Они мне неприятны, — зачем-то сказал правду Харвей.

— Это никого не интересует, приятны они тебе или нет! Зато теперь ты понимаешь, почему во всех армиях и во всех поли-цейских силах, униформа обязательно с пуговичками на рукавах?

— Нет, не понимаю. Не вижу связи.

— Так это для того, чтобы обладатель мундира не выти-рался бы рукавом после еды!

— Не может быть…

— Может. Знаешь, почему эти пуговички блестят?

— Нет…

— Они блестят оттого, что обладатели мундиров все равно утираются! — Стэнсон опять расхохотался, выпуская дым от своей вонючей (“…нет, все-таки дым от его сигары что-то навевает, только — вот, что?”) сигары.

— Полицейские всех стран, соединяйтесь! — зачем-то крикнул в зал хирург, но его призыв утонул в чавкающих, сосу-щих и слизывающих звуках ресторана.

— Они уже давно объединились, малыш, как и их покровители! И вообще, кончай митинговать: это не они для тебя здесь, а ты - для них! Кстати: за все уплачено, - так что иди, начинай!

— Извините, сэр! Но я ведь запретил Вам курить, после операции! — кричит вслед удаляющейся фигуре политического деятеля доктор.

— Вот после операции и поговорим, а сейчас - за работу! — Стэнсон странным образом исчез, растворился в дыме собственной сигары…

Зал встречает Харвея восторженными криками, свистом и аплодисментами. В ослепляющем свете прожекторов он идет по подиуму вальяжной походкой, не стесняясь шикарного костюма и дорогой рубашки. Звуки самбы (…а, может быть, это румба?) наполняют все его существо томлением, ожиданием поцелуя…

Постепенно глаза привыкли к издевательству прожек-торов, позволив ему различать лица в зале. Публики здесь со-бралось значительно больше, чем ему показалось, раньше. Здесь не только полицейски - здесь много женщин и среди них есть красивые…

Двигаясь по подиуму вальяжной походкой манекенщика, хи-рург заключает, что эти женщины здесь - неслучайно. Многие из них - это жены полицейских. Жен он вычислил сразу: пока полицейские, не скрывая своего интереса, глазеют на других дам, сидящие рядом с ними жены неотрывно следят за каждым движением Харвея. “Ну что ж, позабавимся!” — ожесточается хирург, приближаясь к столу, у которого собралось особенно много полицейских (под его пиджаком уверенно холодит спину воткнутый за ремень брюк “Кольт” сорок пятого калибра). Хи-рург знает, что сейчас на него бросится одна из почитатель-ниц его тела, так задумано по сценарию. Вот она - высокая и стройная брюнетка, чья грудь на мгновение заслоняет жирные и чавкающие рты от взгляда Харвея, вскакивает со своего места, разрывает на себе платье, оставаясь обнаженной под обезумевшими взглядами толпы, но он уже выхватил писто-лет и публика остолбенела, подчиняясь грохоту выстрелов… Красотка умирает медленно, позволяя партнеру сделать несколько эффектных па, вокруг ее обнаженного тела: публика все еще в шоке, некоторые из полицейских потянулись к своему оружию и наручникам, но заботливые официантки тут же угостили их дополнительной порцией пива и те так и остались си-деть, словно пригвожденные, на своих местах, не спуская глаз с тоненькой струйки крови стекающей между грудей танцовщи-цы по ее плоскому животу вниз, туда, ко впадинке пупка…. В по-следней мольбе она протягивает свои красивые руки к Харвею, хватаясь в поисках спасения за край его шелкового галстука, но хирург ослабляет узел и она, развязав этот галстук окончатель-но, медленно оседает во всеобщей тишине. Вот она ухватилась за край пиджака, моля о пощаде, но Харвей, оставляя ей вместо прощения свой брошенный пиджак, отступает. Напряжение в зале нарастает. Тейлор ощущает буквально каждой мышцей своего тела, что жены полицейских следят за ним, как заво-роженные: боясь пропустить жест, взгляд, движение…

— Не поможешь ли, Киска? — он игриво опускается на ко-лени перед толстушкой в голубом платье - похоже, брокер-ской дочкой (чем плохая пара для отважного полицейского?).

“Киска” с восторгом принимается расстегивать пуговицы на его жилете. Только в этот момент, Харвей замечает, что жилет не той расцветки…

“Черт побери! Перепутал костюмы перед выходом! Все из-за этого факаного композитора….” — думает хирург, неза-метно расстегивая пуговицы на манжетах рубашки. Рубашка эта специально подготовлена: пуговицы на ней, отсутствуют для удобства работы.

Люди в зале вскочили со своих мест, что бы лучше видеть происходящее: безумно красивое в своей обнаженности женс-кое тело, извивающееся в предсмертных конвульсиях; полуоб-наженный красавец у стола полицейских; буйство румбы и цветных прожекторов… Зал восторженно ревет, свист и улю-люканье перекрыли хруст и чавканье. Внимание толпы сосре-доточилось на атлетической фигуре хирурга: рубашка оста-лась там, на столе полицейских, и возбужденные зрелищем же-ны разрывают ее в клочья - на сувениры - в память об этом не-забываемом, как совершенно справедливо информировала их реклама у входа в заведение, вечере!

Переплывая в музыке самбы от стола к столу, Харвей ви-дит еще много красивых женских лиц с горящими, распаленны-ми страстью глазами. Эти глаза, эти губы, эти груди, эти вы-тянутые шеи, эти двигающиеся в том же ритме бедра, гото-вые раскрыться по первому же его взгляду, эти сотни разгоря-ченных, жаждущих близости с ним тел… Их возбуждение пе-редается и ему, но он должен унять его, сконцентрировать все это на самом кончике, пике представления, ведь он – настоя-щий профессионал!

Худая блондинка, в платье с большим декольте, но впалой грудью и кривым носом, потеряла сознание, когда он, остановив-шись в одних плавках, которые уже не в состоянии удержать рву-щееся наружу его мужское достоинство, попросил ее снять их…

Бедняжка не перенесла возбуждения, и подоспевший метр-дотель выносит ее худое, но обмякшее тело из зала.

— Может быть, Вы, поможете мне? — спросил Харвей, об-ращаясь к брюнетке с восточным лицом.

Он грациозно изгибается и окружающие видят пика-дора, только что поразившего своей бандерильей дикого быка.

Восточная женщина, отбросив паранджу, протянула руку к его плавкам и уже почти сняла их, но в самый последний момент истошно завопив:

— Я хочу тебя! Я хочу тебя! Я умру, если ты не возьмешь меня немедленно! — отдернула руку и потеряла сознание.

Харвей торжествует, победоносно оглядывая зал. Неожи-анно - смелая рука протянулась к нему и он услышал:

— Я помогу твоей птичке!

Он поворачивается на голос... Голос, в радуге запахов ита-льянского жасмина, восточных роз, испанских нарциссов и мускуса...

“Слишком много мускуса, пожалуй….” — подумал хирург, а в слух произнес:

— О, синьора так милосердна! Почему бы и не помочь?!

Лучезарно улыбаясь, Офра медленно стягивает, скатыва-ет, снимает, выбрасывает в сторону плавки с его тела.

В лучах прожекторов сверкнуло лезвие огромного скаль-пеля и ее рука, украшенная бутонами апельсинов, элегантно сжимающая скальпель, молниеносно опускается…

Подбежал официант. Увидев на его серебряном подносе (рядом со счетами за кофе и чаевыми), свой собственный, все еще восставший но уже отсеченный и истекающий черной кровью, член, Харвей не выдерживает и кричит:

— НЕ ХОЧУУУУУУУУУУУУУУУУУ!

Прошло довольно много времени, пока Стивен, преодолевая скованность, сумел броситься к постели Харвея. Тот лежал, не

шевелясь, притянутый ремнями, только поднимаемая дыханием грудь, свидетельствовала о том, что хирург жив.

— Эй! А что такое матесиль? Мне не приходилось его готовить.

— Видишь ли, молодой человек, это изысканное швейцар-ское блюдо. Тоже из… — Стивен еще продолжает говорить, но внутри его колотилась мысль:

“Что-то не так. Я уже это говорил… Араб это уже спра-шивал... Что-то здесь не так…”

-- Вот тут-то порядок не имеет значения: все это будет вариться в уксусе, заправленном сахарной пудрой…

— Ты не заметил ничего странного??

— Где??

— Здесь. Посторонние люди... Ты видел?....

— Слушай, какие “посторонние люди”. Наш секретный замок могут открыть только на месте прибытия… Это у тебя морская болезнь. Лучше продолжай рассказывать про матесиль!!

— Но это же не кошерная пища. Ты что, не соблюдаешь кошрут??

— А ты, что муэдзин или мулла?!

— Нет, конечно, но я …

— Здесь Я хозяин!!

— Просто я думал, судя по твоей горячей вере в Аллаха…

— Не смей упоминать Его имя, неверный! — араб с остервенением ткнул клавишу, и жуткий грохот тяжелого рока обрушился на пастора.

Согласившись с таким аргументом, пастор возвратился на кро-вать.

“Не такие уж они фанатики своей веры... — размышлял Стивен, — ...как обычно: к горстке истинно-верующих примы-кает толпа прихлебателей, пользующихся до поры до времени привилегиями, которые дает служение культу ...”

Он вглядывается в безмятежное лицо спящего Харвея.

“Но что, все-таки, произошло?...”

Стивен уверен, что виденное им - не сон, не мираж… Он вспомнил, где видел этого, в капюшоне...

...Израильтянин еще продолжал обмениваться колкими репликами с Николь... Был большой спор... И тогда они почти перешли на шепот - их внимание привлек шорох осыпающихся, под чьими-то ногами, камней…

Так же как сейчас реагировал араб - замер тогда, в пеще-ре, Харвей с открытым ртом и остекленевшими глазами…

Какой-то человек... или тень в длинном до пят плаще с капюшоном...

Он не мог видеть его лица, когда тот отложил капюшон, но было, несомненно - в пещере стало светлее и даже жарче...

Пастор отчетливо вспомнил, что тело точно также было ско-вано - не пошевелиться, хотя изнутри нарастал крик...

Нет, это не могло быть галлюцинацией, как он подумал тог-да. Но что же это? Мысли окончательно вытеснили “Хэви ме-талл”. Он услышал громкий стон и хрип, затем Харвей забился в конвульсиях, из его рта пошла пена и он истошно закричал:

— Не хочччууууууууууууууууууу!

Если бы не ремни безопасности, то хирург наверняка сва-лился бы с постели и проснулся. Но ремни туго притягивали его, не давая соскользнуть во время шторма. Вот почему Стивену пришлось подняться и дать Харвею пару пощечин - иначе раз-будить его не удавалось…

— Кто ты? Почему я связан?! Где кандидат в сенаторы?

Прижав руку ко лбу мечущегося хирурга, Стивен не нашел большой температуры, но увидел на покрывающей Харвея про-стыне расползающееся кровавое пятно.

Пастор встревожено кинулся к нему - это оказалось шам-панское, пролитое Хаддади…

Неожиданно Харвей схватил пастора холодной рукой:

— Вы не видели мои трусы-стретч? Потерялись... Я ведь не могу вернуться и голым искать их, — хирург жалобно смотрел на пастора не узнавая друга.

— Как твое имя, а? — мусульманин, свесив ноги со своей койки, обращается к пастору.

— Стивен.

— Значит так, Стивен, это - морская болезнь. Не трогай его. На, выпей, — он подал пастору через решетку рюмку коньяка.

— Сколько же нас болтает? — спросил Стив, переводя дыха-ние после выпитого напитка.

— Почти двое суток, — обросший щетиной Хаддади возится с кухонными принадлежностями.

— Ну, а как твои цевисы? — пряный запах и шкварчение масла будоражат и без того, бешеный, аппетит Стивена.

 — Еще минутку пусть поджарятся. Здесь некоторые очень требовательны к золотистой корочке!!

— Приснится же такое! — сидя на кровати, Харвей потянулся и зевнул. — Чем это, здесь, так вкусно пахнет? Кстати, Стивен, как пахнут испанские нарциссы?

— Доброе утро! Ты всегда задаешь так много вопросов по ут-рам, Харвей? — вздыхает облегченно пастор: кошмарный сон друга кончился...

— Нет. Но очень хочется есть! Какая прелесть! Это что, рыб-ные котлетки??

— Это жаренные цевисы, — пастор подает ему тарелку, по-лученную от араба.

— Очень вкусно! — золотистая корочка уже хрустит во рту Харвея. — Ну и сон! Бр-рррр! Он поежился... Так как же пахнут испанские нарциссы?!

— Увы, я не силен в ботанике! Тебе что, приснился ботани-ческий сад?

— Нет, женщины. Мно-ого женщин!

— И как?

— Очень приятный запах, но финал просто ужасный! — он вновь повел плечами, — это, наверное, после твоего рассказа, про дочку фермера, а??

— Эти европейцы и американцы, они только и говорят что о женщинах! — неожиданно встрял араб. — Разве вы, мужчины? Женщины, женщины! Женщина - ничто! Аллах, послал ее для услады мужских желаний, а вы возводите ее на царский престол.

— Дайте пройти! — Хаддади протискивается сквозь толпу созданий, обернутых с головы до пят в черные покрывала. Соз-дания безропотно расступаются. Между ними пронесся шепоток:

— Да, господин! — согнувшись, они, отталкивая, друг друж-ку, рвутся поцеловать хотя бы кончик, хаддадиевого халата.

Заложники переглянулись - мусульманки заполнили все про-странство: даже тарелку негде поставить…

— Придумали себе одну жену, а теперь не знаете, как вы-крутиться, чтоб зацепить пяток-другой баб, со стороны! И дрожите: “Как бы жена не узнала об измене!”

Боец Исламской Революции возлежит на кушетке, позво-ляя одной из жен (по-видимому, самой любимой!) лизать его по-красневшие пятки.

— Посмотри, сколько у меня жен! — Хаддади продолжает митинговать. — И для каждой, Я - Хозяин!

— Да, господин! — прозвучало из-под ближайшей паранджи, а затем, девушка-подросток запела: — Веди нас, Революция, веди и вздымай наши руки! Мы с тобой, наша Революция, наш вождь, везде - на суше, в море и в порту! И если наш вождь ска-жет мне: “Антацар Эль-Атар! Надень эту связку гранат, поез-жай с нею в Иерусалим, сядь там в израильский автобус и взор-ви себя вместе с подлыми захватчиками!”, то я с радостью сделаю это, ибо умру как святая!

— Да, мы все хотим умереть как святые! — подхватыва-ет нестройный хор женских голосов.

 Звон битого стекла развеевает мираж. Поддавшись гипнозу оратора, хирург поставил пустую тарелку на спину одной из теней…

— Вот это мастер! Кого хочешь, заговорит! — воскликнул Стивен, аплодируя.

— Ч-что-то, в его демагогии, есть полезное, — отвечает Харвей.

— Ничего полезного нет! В мусульманстве женщина во-обще не человек, — возмущенно протестует пастор. — В своем учении Магомет ее рассматривает как нечто безликое, предназ-наченное для освобождения человека (мужчины!) от лишней, от-рицательной энергии…

— Как молниеотвод?! — улыбнулся Харвей.

— Примитивно говоря, — да. И, поскольку, в женщине видят только сексуальную энергию, иное отношение к ней ломает их мировоззрение - вот откуда бесконечные войны во имя “Обраще-ния неверных”!

— Но христианство также, утверждало себя “огнем и мечом”!

— На заре своего рождения настоящее христианство пол-ностью отрицало насилие для проповедования Благой Вести - ве-ры. Основная идея, с которой к нам был послан Иисус - это бес-смертие человеческого духа, соблюдение десяти заповедай и распространение любви. Вот почему первые христиане безро-потно погибли, как только их стали преследовать.

— Да, но…

— Это уже потом враги христианства, всякого рода зверье, воспользовавшись светлой идеей, усовершенствовали свои язы-ческие обряды, пошли крестовыми походами, стали сжигать истинных христиан на кострах инквизиции.

— Если я не ошибаюсь, то и в христианстве сказано: “Да убоится жена мужа своего”! — выбрасывает последний козырь,

своих религиозных знаний, Харвей.

— Нету там такого! Это уже придумали язычники значи-тельно позже. Открой любое Евангелие: там вообще ничего ново-го, по сравнению с Ветхим Заветом, не говориться о брачных от-ношениях - ведь Иисус пришел “не нарушить Закон, но испол-нить”! Иисус призывает мужчин не разбрасывать свои чувства (считай свою жизненную силу) по разным женщинам, поверх-ностно с ними соприкасаясь, а призывает каждого стремиться проникнуть внутрь души одной женщины, полностью слиться с ней, обогащаясь при этом взаимным увеличением жизненной си-лы! И в этом он следует заповедям царя Соломона.

— Но ведь в иудаизме разрешено многоженство! Тот же Царь Соломон…

— Да, разрешено! Но есть ограничения, например, нельзя брать в жены мать или сестер... Полигамия, кстати, возможно бы-ла одной из причин из-за чего древние книжники и фарисеи боро-лись против идей Христа.

— А почему, когда ты говоришь о религии, то не возникают видения, например, как во время выступлений Хаддади?

— Не знаю... Возможно, он использует свои гипнотические силы для убеждения, но не думаешь ли ты, что Аллах, на самом деле…

— Не смей произносить Его имя, неверный! — истерический крик Хаддади и скрежет стали ножа о прутья разделяющей их ре-шетки врывается в спор.

 “Ветер по морю гуляет...