Кратно четырем (окончание)

24

Израиль. Южный Тель-Авив.

Больница для бедных.

— Пульсметр! Кардиограф! Маску! — не дожидаясь, пока закончат перекладывать Ольгу на стол, командует Артур, дежурный гинеколог.

— Доктор, сказать вам пульс??! — спрашивает ассистент.

— Пульс!

— 40… 36… 24… Нет пульса, доктор!

Харвей говорит что-то, она слышит его ласковые слова и отвечает ему.

Ольга удивлена: чтобы разговаривать, им не приходится открывать рта! Любая мысль становится динамичной, осяза-емой картиной, событием.

Это переходит от него к ней и от нее к нему, становясь общим миром их сознания, единым разумом…

Она чувствует, что какая-то мощная сила подняла ее, не

ее тело, а ее душу - ибо Ольга мгновенно видит свое тело с вы-соты полета, это исхудавшее, нелепое тело… такое неу-добное, - с этим огромным, поникшим животом, из рваной дыры которого истекает нечто отвратительное, желто-зеленое… Эти спутавшиеся волосы на безжизненной маске трупа… Ольга знает, что это замучившее ее тело - мертво. Но оно больше не волнует, не тяготит ее! ОНА СВОБОДНА!

— Кислород, скорее! — Артур упирается двумя скрещенны-ми руками в грудную клетку роженицы и делает сильные толчки.

— Что это вы делаете, доктор?!! Это вас так в России учи-ли?!! — смеется анестезиолог. — А у нас есть специальный при-бор, дефибриллятор называется! — продолжает язвить он.

— А о плоде, через который пройдет ток, вы подумали, док-тор? — огрызается Артур. — Держите лучше кислород в задан-ном режиме!

“Ольга, Ольга! Ну, очнись же! Проснись! Ты должна мне по-мочь!” — думает врач, меняя руки во время массажа.

— Свет. Дайте свет! Еще свет!

“Нет, зрачки твои реагируют очень слабо… Кома чет-вертой степени… — он рассматривает вздымающийся в разных местах живот, видит как натягивается и опадает кожа под уда-рами младенца… — Дистония матки…”

Ольга ощущает себя удивительно легкой, как никогда прежде.

Она - само совершенство, сама гармония.

Еще только вспомнив образ любимого, нет не вспомнив - только представив его, она устремляется сквозь прозрачные картины своего прошлого куда-то вверх, в голубое безмолвие…

Алый кабриолет мчится сквозь сине-голубую толщу, кото-рая смыкается позади, сверху и снизу машины…

Легко и приятно дышится. Незнакомые запахи наполняют сознание радостью, негой оргазма... Ольга в красивой машине, рядом с ней - Харвей, но ощущает она себя, как в цветущем ве-сеннем саду, с изумрудными лужайками, переливающимися ру-чейками и цветами невиданной красоты. Удивительны краски этого нового мира - миллионы световых бликов, отражений, которых она никогда не видела там… на Земле… Она видит любимого со всех сторон одновременно, как будто она превра-

тилась в воздух, в свет, в пространство, которое окружает его… Харвей обнимает ее, и поцелуй его охватывает все ее существо, все то совершенство, которым она себя ощущает.

“Этого следовало ожидать, при таком плоде и таком ис-тощении организма”.

— Кислород падает!

— Продолжайте, стимуляцию сердца, массажем! — распоря-жается Артур и приступает к повороту плода. Активный младенец уже устроился поперек матки…

“Какие у тебя слабые мышцы… Ольга… Матка не в состо-янии удержать плод и он давит, давит на вены, блокирует по-ступление крови к сердцу, а вместе с ней и кислорода к мозгу…”

Как бы отвечая ему, она вдруг прерывисто задышала, нату-жилась.

— Ну, вот и хорошо… Вот и молодец! — с большими усили-ями ему удается развернуть плод в нужное положение.

Прозрачный куб, в котором плещется голубая вода, возник на острие шоссе и, стремительно увеличиваясь в размерах, не-сется навстречу.

Никогда прежде она не испытывала такого раскрепощаю-щего покоя, такого счастья...

Голубой куб вырастает до гигантских размеров, заслоня-ет горизонт, проглатывает шар Солнца. Все окрашивается ровным голубым свечением.

— Какой голубой день, — говорит Харвей.

— Это не день, это — смерть, — отвечает она и замолка-ет: сверху на них стремительно опускается невероятных раз-меров (нет, она просто бесконечна!) плита. Что-то вроде ги-гантской золотой крышки...

Чистый, пронзительный свет вспыхивает где-то далеко под ними, и его лучи сквозь голубое пространство, сквозь них самих ударяют в эту плиту, высекая искры золотого дождя, сдерживают, останавливают ее падение.

Свет становился все ярче, ярче - и вот она осознает, что не видит его, что сама превратилась в этот нестерпимый свет. Она поняла, что превратилась во всплеск чистой, силь-ной и беспредельной любви.

— Пульс есть!

— Кардиограмма лучше!

— Кислород в норме!

— Доктор, вы просто молодец, я даже не ожидала такое уви-деть…

— Прекратите разговоры! Уберите пот с моего лба!

— Зеркало! Нет, не это! Меньше на два размера!

“Неполное раскрытие…” — фиксирует Артур стадию родов.

— Ольга! Ольга! — он легко шлепает ее по лицу. — Ольга, надо напрячься!

Она без сознания. Вместо крика из ее рта вырывается хрип.

— Отсос! Отсос! Сакшн!

— Падение давления, доктор!

“Опять синдром полой вены!”, — пронеслось в его мозгу.

— Сестра! Окситоцин!

— Что? Что это такое?!

— Я сказал, немедленно, окситоциновую стимуляцию матки! Я придержу плод от смещения! — он вновь исправляет положение плода, и в этот момент мышцы резко сокращаются, проталкивают плод к выходу.

“Это не смерть, - осознает Ольга, - это рождение… Это новое рождение, Любимый!”

Эта мысль, эта грандиозная сила подхватила, увлекла ее с неимоверной скоростью сквозь сужающееся голубое прост-ранство, постепенно переходящее в черную, как смоль, массу, и уже не Ольга стремительно летит сквозь нее, а эта черная масса, этот сгусток времени вращается вокруг Ольги все быстрее, все быстрее… Все быстрее втягивает, влечет ее вперед, к брезжащему где-то далеко впереди свету.

— Падение пульса!

— Остановка дыхания!

— Адреналин! Быстро! Напрямую!

Свет становится все ярче, ярче - и вот она осознает, что не видит его, что сама превратилась в этот нестерпимый свет. Она поняла, что превратилась во всплеск чистой, силь-ной и беспредельной любви.

— Пульс есть!

— Доктор, окситоцин не дает результата. Нужно большее

усилие… Она должна тужиться...

“Должна… должна… Что она должна, если она без созна-ния?!”

— Соски! — кричит Артур

— Что, доктор?!

— Щипайте ее за соски!

— Но наш профессор никогда…

— Щипайте соски! Не так, сильнее! — Он обращает свое, разгоряченное лицо к акушерке:

— Что вы боитесь? Роженица в коме. Она не чувствует боли. Не может она выполнять наши команды!

— Но щипать за соски?!

— Разве вы не знаете, что это стимулирует сокращение мат-ки?!

— Дыхание в норме!

— Пульс в норме!

Никогда прежде он не испытывал такого раскрепощаю-щего покоя, такого всеобъемлющего счастья. Он чувствует, как его пронизывает мощная волна энергии. С невероятным восторгом он поднимается над своим безжизненным, связан-ным телом и вдруг понимает, что видит окружающее трех-мерным: одновременно со всех сторон!

Он встречается взглядом с Тем, кто пришел. Это поро-ждает новый всплеск энергии. Это - знание. Теперь он знает - смерть человека на Земле - есть ничто иное, как рождение его непреходящего, вечного (как сама Вселенная) разума в иной, свободной и прекрасной жизни, где существует абсолютное взаимопонимание личностей — недостижимое на Земле.

— Полное открытие!

“А теперь, дорогая - самое главное! Нагнуться! Нагнуться!”

— Поднимайте ее за плечи! Так! Еще! Больше! Еще больше! Головой между колен!

Из Ольги вырывается крик.

— Так, наклоняйте ее больше… Есть! Пошел!

— Еще сакшн! Сакшн! Нет, дайте сюда, во влагалище!

— Разрывы…

“Эх ты... душенька…”

— Где сакшн? Вы что, бля, не понимаете, что такое отсос?

— Но доктор…

— Черт побери! Я сказал - сакшн сюда, немедленно! Вы что, хотите что б ребенок захлебнулся в крови? В самый последний момент?!

“Дома… Я действительно - дома!” - восторженно думает Харвей, но в это мгновение неудержимая энергия подхватила его и, придав ему невероятное ускорение, устремляет в чер-ную, как сам Космос, массу. И вот уже не Сознание Харвея стремительно несется сквозь нее, а эта черная масса, этот сплав Времени и Пространства, вращается вокруг него все быстрее, быстрее, быстрее… Приближаясь к брезжащему вдалеке свету. Свет становится все ярче, Харвей не видит его, а весь пронизан этим сиянием, оказывается внутри этих Мириад Солнц - прямо перед Творцом.

Только теперь он понимает, что всегда был и есть - час-тью Его. Он ощущает в себе всплеск чистого, яркого чувства. Он еще не может осознать этот грандиозный поток Добра, в котором рождается сильная беспредельная Любовь…

Вдруг Ольга закричала. Страшный, надрывный крик на мгно-вение заглушил все вокруг, отразился в рефлекторе операцион-ной лампы и затих в сердце Артура:

“Молодец, Ольга... Все у тебя будет хорошо!”

— Есть выход плода! — воскликнула акушерка.

— Сестра, принимайте послед. Вакцинацию проведите осо-бенно тщательно…

— Остановка сердца!

— Пульс на нуле!

— Кислород на нуле!

Харей услышал обращенную к нему мысль:

Раскаяние - вот высший смысл жизни на Земле… Душа ос-вобождается от царства плоти, но только раскаявшаяся душа обретает Царство Духа...

Любовь к ближнему своему - есть любовь к человеку!

Потому что Любовь и Добро - глубочайший смысл Вселен-ной...

Перед ним стоит Офра. Она взяла его за руку и нежно по-целовала в губы:

— Ты должен вернуться...

— Я не хочу покидать Его, — возразил Харвей.

— Через такие души, как твоя, пережившие счастье раска-яния, Он помогает другим, там - на Земле, противостоять си-лам Зла…

— Но только сейчас я осознал, что я - всего лишь крупица Его...

— Для этого ты здесь. Поэтому ты возвращаешься и в ре-шающей схватке со Злом ты выполнишь свою миссию. А сейчас возвращайся - я буду приходить к тебе, иногда...

— Но…

— Ольга?

“Что ты вытворяешь, Оля?”

— Дефибрилятор!

— Пульс на нуле!

— Еще дефибрилятор! Адреналин напрямую! Массаж!

— Пульс 21… 35… 56… Есть пульс!

— Я люблю ее…

— Знаю. Это спасло тебя.

— Да…..

— Возвращайся. Будь внимателен: ты сам можешь вы-брать начало своей жизни. — Она вновь поцеловала его и, не-медленно его подхватил, закрутил, унес горячий световой вихрь.

Это похоже на смерч: Харвей втягивается в огненную во-ронку, переходя с одного уровня на другой - все ниже и ниже: пе-ред ним проносятся его собственные, предыдущие воплоще-ния на Земле, он видит прошлое и будущее миллионов людей, но ищет он только одного человека на Земле - Ольгу.

— Доктор! Доктор, плод не дышит!!!

— Дайте ему по заднице пару раз! Что, я вас должен всему учить?!

Он увидел ее неживое лицо в холодной испарине, ее прикрытые густыми ресницами глаза.

— Но, наш профессор… — акушерка уже замахнулась...

Харвей видит неживое лицо Ольги в холодной испарине, ее прикрытые густыми ресницами глаза, ее сжатые в против-

лении боли губы, и он закричал, устремляя к ней свой полет:

Ольг - у а-аааааааааааа!

...над розовой попкой, но в этот миг операционную заполнил радостный, торжествующий крик новорожденного:

— Уа-ааааааааа!а!а!а!а!а!а!а!а!а!а!а!

— У тебя мальчик, смотри, какой казак получился! — аку-шерка подносит к Ольге орущего младенца.

Они глядят друг на друга через пелену дождя, который не разделяет их, а соединяет, передавая размышления высохшего дерева - пожилой Даме в окне старого дома... Она печально смотрит, как ветер и дождь треплют безжизненные ветки, обрывают последние, чудом уцелевшие листья…

Она родилась в этом доме. В тот день счастливый отец посадил тоненький стебелек яблони. В радостной суматохе ухаживал за выздоравливающей женой, за новорожденной, за все не принимавшемся саженцем. Жизнь праздничным фейер-верком пронеслась по этому дому и затихла на могилах роди-телей и погибшего на войне мужа - ее единственной любви, и вот теперь догорает в ней и в этом молчаливом свидетеле.

Летней ночью под этим деревом, впервые прикоснувшись к ее юному телу, он шептал ей слова, обжигавшие не меньше прикосновений его губ и рук. Он сравнивал ее с яблоней: восхи-щаясь ее женственностью и красотой налитых яблоневых плодов... Он называл ее “Яблонька ты моя, ненаглядная”…

Так и ушел на войну… Обнял крепко… Сорвал недоспевшее яблоко, вонзил в него крепкие зубы... Так и ушел: хрустя ябло-ком и не оглядываясь… Так и ушел… Крикнув у изгиба дороги: “Я вернусь, Ольга!”

Он не вернулся, но и в списках погибших его имя не значи-лось. Она часто видела его в своих снах и эти счастливые, яркие сны, в которых она была с ним, превратились в ее новую жизнь....

Иногда ей даже казалось, что она давным-давно умерла и теперь родилась опять: для того, чтобы вновь встретить его... Она не ощущала бега времени и только стареющее дерево напоминало ей об ушедшей молодости...

Много было охотников поживиться зрелыми плодами, но они обе хранили друг друга, и вот теперь - состарившиеся, предоставлены последнему ветру, уносящему их в небытие…

Капельки пота на бескровном лице Ольги мерцают, как доро-гие украшения, глаза ее прикрыты густыми ресницами...

— Она все еще без сознания, доктор…

— Вы видели, чтобы кто-нибудь в бессознательном состоя-нии так лучезарно улыбался, а? — Артур не сводит глаз с розове-ющих, расплывшихся в счастливой улыбке, губ Ольги.

— Вышел послед, доктор.

— Поздравляю всех! Зашивайте!

Артур не отходил от ее постели всю ночь. Она безмятежно спала, не беспокоя аварийные сигнализаторы температуры, пульса, давления, уровня кислорода.

Утром навестить молодую мать и дитя пришли Роза, Осип, шумная компания друзей.

Она просветленно улыбалась им, прижимая к себе крохот-ного человечка, а спустя несколько часов тихо умерла.

Борт израильского грузового самолета

“Боинг-747-Карго”.

Самолет плавно снижался. Перегрузки уступили невесо-мости.

— Еще минута полета и мы войдем в плотные слои атмос-феры, командир.

— Да. И сгорим. Это не “Шаттл”. Это старая развалюха “747”.

— Я думаю, все зависит от того под каким углом мы войдем… Обшивка крыльев не выдержит такого перегрева и топливо… — он, не успел договорить: голубизну приближающейся атмосферы вы-белил ослепляющий луч.

Все приборы погасли, а в следующее мгновение корпус са-молета привычно затрясся от обледенения среди облаков.

— Т-ты что-нибудь понимаешь, Амнон? — воскликнул штур-ман.

— Похоже, нас кто-то бережно опустил... — промолвил командир, сжимая штурвал.

— Ничего себе, “опустил” — я даже не успел моргнуть, а 50 тысяч футов как не бывало!

— Мэй Дэй! Мэй Дэй! Мэй Дэй! 18.28. — Мэй Дэй! — вышел на связь командир. — Эль Аль 747 200Ф. Прошу экстренное воз-вращение! Мэй Дэй! Мэй Дэй! — в это время в салоне раздались вы-стрелы, и почти одновременно с ними самолет резко накренился.

— Пожар двигателя номер три! Пожар двигателя номер три! — застонал зуммер, вторя восклицаниям второго пилота.

— Что?! Что это, стрельба?! Какой идиот стреляет на борту?

— закричал командир, выбегая в салон.

Свист воздуха, который вырывался наружу, через пулевые отверстия в обшивке самолета, громче криков и выстрелов.

Из простреленного трубопровода гидравлической системы управления били фонтанчики рабочей жидкости.

Хлещет кровь, из простреленного во многих местах тела арестованного.

В безумной истерике захлебнулась охранница.

Вымазанные кровью и маслом, мечутся, сцепившись в мерт-вой хватке офицер безопасности и Ури.

Офицеру не удается обезоружить свихнувшегося развед-чика, который, роняя слюну, кричит, непрерывно стреляя:

— Забери свой вонючий автомобиль с моей стоянки, ты, во-нючий ашкенази! Здесь моя стоянка! — Ури продолжал стрелять во все стороны, пока не заканчивается обойма.

Бельмермир, Амстердам.

Спортинг “Амстел”.

“«Fuck you, America!» - это ли не отличное название для ме-муаров Хрущева!” — не успел подумать Хиляк, как его взгляд уперся в синий якорь, обвитый драконом. Текст, вьющийся по спине дракона, сообщал на русском языке:

“Не забуду мать родную!” и, чуть ниже: “Век воли не видать!”

— Здесь! — буркнул “Хаим” и толкнул обшарпанную дверь. В квартире царит бедлам, слышались восклицания, крики на иври-те и арабском, пахло давно не мытым мужским и носками.

— Кто такой? — ткнув заскорузлым пальцем в Хиляка, спро-сил высушенный тип с плохо вставленным стеклянным глазом.

— Свой. Из Рамат-Авива. Немой. Дай ему девятьсот! — ска-зал “Хаим”.

Одноглазый недоверчиво заскрипел:

— Не похож на нашего… Сильно интеллигентный.

— Заткнись! Он из Парижа. Дай ему, как я сказал.

Высушенный отправился на кухню, откуда вернулся со сверт-ком.

— Держи, мотек!

Ничего толком не объяснив, “Хаим” увлек Хиляка обратно вниз, по засранной лестнице.

Через некоторое время они уже стояли возле “Кафе-шопа”.

— Стань в сторонке и жди, — сказал “Хаим”.

— Я приехал сюда не для этого, Хаим!

— Знаю, для чего ты приехал, но так надо. Сейчас тебя арес-туют, но это всего на одну ночь, зато потом…

Хиляк не дослушал его, парализованный зрелищем, возник-шем в сгустившихся сумерках.

В той части неба, где еще тлели краски давно зашедшего солнца, возникло светлое пятно.

Вначале Хиляк не обратил на него внимания, приняв за под-свеченное закатными лучами облако. Но это “облако” набирало свечение все больше и больше, пока вдруг не исчезло, оставив вместо себя…

Хиляку показалось, что этот самолет вывалился из светяще-гося облака и, сильно кренясь, летит прямо на него.

— Смотрите, смотрите! Самолет горит!! — испуганные крики сме-шались с жутким, не похожим на звук самолета, надсадным воем.

Дымящийся самолет “Боинг-747” без опознавательных зна-ков приближался к жилому району Бельмермир.

— Он падает!

— Падает! Падает!

— Он падает прямо на нас!

— Спасайтесь! — со всех сторон закричали обезумевшие люди, выскакивая из домов и автомобилей.

Добежав до ближайшего пустыря, Хиляк ласточкой кинулся под мусорный контейнер.

Из этого укрытия он увидел, как тупорылое, с рваным кры-лом и нелепо вывернутыми закрылками, тело самолета проне-слось над толпой и врезалось в жилой дом.

 1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11   12   13   14   15   16   17   18   19   20   21   22   23   24   25   26   27   28   29   30   31   32   33   34   35   36   37   38   39   40   41   42   43   44   45   46   47   48   49   50   51   52   53   54   55   56   57   58   59 

Copyright © Mark Turkov, 1993

Copyright © Business Courier, 1998 - 2000