Кратно четырем (продолжение)

15

На втором этаже автобуса никого не было, зато кондици-онер работал на полную мощность. Тейлор чувствовал, что кол-готки вместе с “Понедельником” примерзают к его…телу. Он устроился на самых передних сидениях, тех, что расположены у лобового стекла, над кабиной водителя.

Оглянувшись по сторонам, девушка с косой содрала с себя колготки вместе с “Понедельником” и кроссовками.

Жесткая ткань сидения показалась ему бархатом после ти-рании нейлона, однако, не надолго: коротенькая юбочка не спа-сала от ледяных струй кондиционера. Разыскав свои трусы, джинсы и носки Харвей, пренебрегая правилами конспирации, о которых так долго говорили Ник и Ольга, оделся. Согревшись, он расслабился в комфортабельном кресле.

Из динамика, установленного где-то над его головой, разда-лось на нескольких языках сообщение Штаба Гражданской Обо-роны Израиля о том, что:

“….отбой воздушной тревоги! Можно снять противогазы!”

Харвей поискал, как бы выключить радио, но в этот момент из динамика послышалась хорошо знакомая мелодия… Это “Лав Стори” Френсиса Лея, которая мгновенно возвратила его на по-рог ольгиной квартиры, где они целовались горячими от кофе гу-бами и еще некоторое время, держась за руки, смотрели в гла-за друг друга…

— Я тебя люблю….

— Ты для меня - вся жизнь и я тебя люблю!

— Ты - как Звезда вдали, а я тебя зову…

— Ты для меня одна - и я тебя люблю…

— Люблю тебя….

— Нет мне без тебя ни счастья - трудно жить, ни горя - умереть!

— Весь мир пустой - в нем нет,

— Любимый мой, тебя…

— И я молю: постой, не покидай меня!

— Не покидай…

— Ведь без любви твоей погаснет Свет и День в душе мо-ей…

— Настанет Ночь и Пустота! Прости…

— Вернись!

— И снова будет день, и Солнца луч……

— И наша жизнь светлей…

— Скажи лишь ДА, лишь только…

— Да…Возьми, яблоко…

— Давай съедим его вместе!

Они целуются, утопая в помаде и яблочном соке. Когда от яблока осталось несколько косточек, Ольга спрашивает:

       — Как ты думаешь, если я посажу эти косточки, из них вырастет дерево?

      — Конечно, ведь я вернусь, и мы вместе будем его растить…

        — Я буду ждать, — сказала Ольга.

— Я вернусь, Олга... — сказал Харвей и заметил, что разго-варивал сам с собой, что находится он на втором этаже между-городнего автобуса, который везет его в Иерусалим для встречи с Каримовым.

Вернее, пока он спал, автобус, преодолев скоростной учас-ток шоссе Тель-Авив - Иерусалим, прополз по горному серпанти-ну и, миновав Сады Сахарова, оказался в новостройках израиль-ской столицы.

Несмотря на ранний час и Чрезвычайное Положение, улицы Иерусалима уже были заполнены автомобилями и пешеходами. В отличие от улиц Тель-Авива, на которые война в Персидском За-ливе, бросила горсть ракет, тени развалин, запустение и тишину…

Автобус миновал улицу Яффа и, вскоре, оказался на буль-варе Леви Эшколь. Харвей сразу узнал это место по одному из

небольших зданий, которые уступами спускаются с соседнего холма. Здесь всего месяц назад он и Ольга обедали в маленьком ресторанчике. Тогда им подали круто сваренный говяжий суп, овощи; они пили дешевый но, весьма забавный коньячный напи-ток “Экстра-Файн”. С приближением к рынку “Махане Йогуда”, лю-дей на улицах стало больше, а снующие автобусы и микроавто-бусы были переполнены спешащим на работу трудовым людом.

Воспоминания о говяжьем супе пробудили аппетит. Тейлор потянулся, было, к сумке за завтраком. Попавшая первой в его руки маленькая сумочка-косметичка, напомнила ему, что пора взглянуть на себя в зеркало, поправить грим. Чем он и занялся. Взрыв, переполненного людьми автобуса восемнадцатого мар-шрута оказался настолько мощным, что во встречном двух-этаж-ном автобусе “Тель-Авив-Иерусалим” лопнули и посыпались стекла, а те, что устояли, под чудовищным натиском ударной вол-ны, оказались в крови. Невероятно яркая вспышка взрыва, его жуткий, оглушающий грохот, резкое торможение междугороднего автобуса и удар головой о лобовое стекло второго этажа произо-шли для поправляющей помаду девушки одновременно.

Застонав от саднящей боли во лбу и переносице, хирург от-крывает глаза и прямо перед собой видит сползающую по стеклу, истекающую кровью печень взрослого человека…

Он провожает отрешенным взглядом хорошо знакомый кусок человеческого организма и смотрит, как, скользнув со стекла, пе-чень шлепается на булыжники мостовой.

…тефлоновый заменитель участка почечной артерии не был достаточно хорошо “сварен” с тканью почки. Это кажется совершенно невероятным, ведь все действия контролирова-лись компьютером! “Я же проверял качество соединения с по-мощью рентгеновского микроскопа…” но...

Этот незакрепленный конец тефлоновой трубки-протеза, свободно перемещается в теле почки, как штыком, разрушая ее и отравляя организм поступающей из брюшной аорты нео-чищенной кровью…

Сквозь залитое кровью стекло он видит развороченный и дымящийся автобус, который продолжает двигаться, описывая медленные круги по базарной площади…

Люди, мгновение назад живые, сидевшие у его окон, а теперь мертвые, вываливаливаются на дорогу…

Развороченный остов с торчащими в разные стороны балками, какими-то рейками и волочащимися сидениями продолжает кружиться и разбрасывать трупы…

Офра встретила его зиянием выпотрошенной брюшины, когда он вернулся в операционную…

Что-то внутри него стремительно оборвалось, увлекая вниз, в тошноту, в пустоту, во мрак….

...Длинная сигарета, превратившись в серый столбик пеп-ла, неотвратимо падала на ее платье... падала налету, рассы-паясь мириадами невесомых и почти невидимых частиц…

С высоты автобуса ему видны ярко-красные пятна разбро-санных повсюду расколовшихся арбузов, настолько яркие, что затмивают кровь тех, кого разорвало взрывом, чьи обгоревшие,

изуродованные тела, вперемешку с фруктами, овощами и арбу-зами разбросало по базарной площади…

Для расчленения мертвой Офры он использовал все воз-можные инструменты. Операционная стала похожа на бойню: пятна крови на стенах и полу, куски разрываемых тканей и рас-пиливаемых костей разлетались из-под бешено вращающихся дисков циркулярной пилы...

Оставаясь в полуобморочном, отрешенном от жизни состоя-нии, хирург-убийца снимает кофточку, вытерает ею грим со свое-го лица, расстегивает, разрывает лифчик и, не обращая внима-ния на выпавшие, покатившиеся по проходу апельсины, выходит из давно опустевшего автобуса.

Вокруг него - крики, стоны, слезы, дым, гарь, запах обгорев-шего человеческого мяса, кровь, кровь, кровь, кровь: стены до-мов, деревья, автомобили, случайные прохожие - все забрызга-но кровью…

А над ним, над площадью, над Иерусалимом, над страной, над континентом, над планетой, где-то в немыслимой глубине черного космоса, кружит бело-голубой вертолет, освещая этот кошмар прожектором, хотя Солнце поднялось уже достаточно высоко…

Разломав, распилив, искромсав на мелкие кусочки кости и ткани конечностей; измельчив ребра и позвоночник до консис-тенции кровавой жижи; перемазавшись кровью и подгоняемый наступающим рассветом, вспотевший хирург принялся ло-мать кости таза. Они не поддавались даже циркулярной пиле: ему пришлось долбить суставы большим долотом и только затем, сменив несколько стальных дисков пилы, он смог раздробить и их… Измельчая, шинкуя как салат, внутреннос-ти, он обратил внимание на увеличенную матку. Офра была беременна…

Харвей упирается в бело-голубую ленточку, натянутую во-круг остановившегося, все еще дымящегося автобуса… Он упи-рается в ленточку полицейского заграждения… Грустное лицо Офры… Безмятежное, красивое лицо Офры на операционном столе, залитом кровью, засыпанным частицами распиленных костей, вдруг возникло перед ним, вопрошая: “ За что?”

За это заграждение никого не пропускают, даже появивших-ся, как из-под земли, журналистов. Их не пропускают. Они тре-буют, ругаются, спорят, что-то доказывая, клацая затворами фотоаппаратов на ходу, вытягивая вперед руки с видеокамера-ми, но почти не глядя туда…

“Офра была беременна… Я убил ее… Я убил ее ребенка… Я убил всех этих людей… Я убил Ольгу… Я, просто, убийца… Я - простой убийца… Я - простой убийца!”

Офицер полиции, который находится здесь с самого момен-та взрыва, орет, на обнаглевшего фотографа:

— Пошел вон отсюда, сын проститутки!

Фотограф отвечает ему тем же:

— Сам ты, “сын проститутки”! Мне нужны эти снимки, по-нял?! Это же - первая полоса! Сенсация!

К этому мнению присоединяются и многочисленные опера-торы телевизионных каналов, примчавшиеся сюда, раньше ма-шин “Скорой помощи”, и пока подоспевший наряд полиции разни-мает драку за право первого снимка, какой-то тип с перемазан-ным лицом, полуголый, пересекает финишную ленточку. Он что-то шепчет, но никому нет дела до его слов…

— Я - простой убийца! Я - простой убийца! Я - простой убийца! — все громче и громче скандирует на английском языке полуголый тип с перемазанным лицом.

Никого не интересуют признания сумасшедшего, который приближается к еще горячему остову автобуса и заглядывает внутрь. Харвей заглядывает внутрь еще дымящегося после взры-ва автобуса…

Надломившись у фильтра, истлевшая сигарета, превратив-шись в серую палочку пепла, неумолимо падает, рассыпаясь на лету…

Сквозь клубы дыма и пара, среди месива из железа, обуглен-ной резины, крови и костей, на одном из уцелевших сидений, хи-рург замечает лежащую на боку, в лужице крови, женскую вечер- нюю туфлю...

За глыбой стекла, омываемого дождем, город лежит под ни-ми, обозначенный мерцанием реклам и пятнами света в окнах домов. По затерявшейся далеко внизу Чарльз-стрит течет река автомобильных огней - рубиновых и желтых размытых шаров…

“Женщина, в красном платье, танцует со мной...” — при-жавшись к нему в танце, Офра шепчет что-то ласковое, целуя его, а под ними кружится река автомобильных огней, превра-щенная глыбой стекла, омываемого дождем, в танцующие па-ры рубиновых и желтых соцветий, в лежащую на боку, в лужице крови, женскую вечернюю туфлю... В туфлю –лодочку, совсем еще новую, нестанцованную, судя по почти неистертой, кожаной подошве…

— Это я, убил ее! — кричит странный тип, неизвестно как прорвавшийся к взорванному автобусу.

К нему подбегают несколько санитаров и пытаются отвести в машину “Скорой Помощи”. Но странный тип, с лицом, перема-занным кровью так, что можно подумать, будто это театральный грим или художественные краски, кричит и рыдает. Он, изо всех сил, сопротивляется настойчивым санитарам.

— Простите меня, Люди! Прости меня, Бог, если Ты есть! — Харвей не знает, говорит ли он это или кричит во все горло, или это всего лишь мысль…

— Сын мой… Сын мой… Сын мой… Сын мой… Слушай… Слушай меня… Слушай меня внимательно…

Что это? Что это было? Новая мысль? Это он кого-то звал? Или это чьи-то слова, обращенные к нему?

Странного Типа удалось оттащить и, насильно, втолкнуть в машину “Скорой Помощи”. Он больше не орет, а размазывая по лицу грязь, сажу и кровь, тихо плачет, изредка останавливаясь, как бы прислушиваясь к чему-то.

Харвей предоставляет санитарам возможность умыть себя, очистить спиртом лицо.

Этот Голос… Он явно слышал Голос…

Тейлор прислушивается, но ничего не слышит из-за шума улицы…

Хирург видит, как какие-то люди в кипах разбирают железные обломки. Они находят и складывают в пластиковые мешки то, что осталось от совсем еще недавно живых людей… Полные мешки от-носят к подъезжающим машинам. Эти же люди осматривают все вокруг: каждую веточку уцелевшего на месте террористического ак-та дерева. Приносят лестницу, забираются в его крону, чтобы снять останки погибших людей, заброшенных при взрыве в самую ее гу-щу, даже на второй и третий этажи соседнего дома. Наблюдая за их работой, Харвей видит белую кость - большую бедровую кость с прилипшим к ней, лоскутом брюк… Кость своим острым, зазуб-ренным в месте перелома концом, застряла в косяке двери…

…Лужи крови на столе, на полу; кровавые подтеки на сте-нах; куски разрываемых тканей и распиливаемых костей разле-таются из-под бешено вращающихся дисков циркулярной пилы...

Он вскакивает, вырывается из салона “Скорой помощи”…

Он бежит прочь, не разбирая дороги, не помня себя, не раз-личая сон это или явь…

Он забирается на макушку какого-то дома… Отсюда беглецу виден остов автобуса, его крыша, повисшая на ветвях дерева; по-лицейское оцепление; появление какого-то важного господина, в правительственном лимузине…

Харвей видит, как увеличивается, растет, негодующая толпа, под крики и улюлюкание которой Государственный Господин вы-нужден отступить внутрь своего лимузина и ретироваться…

Он видит, что останки погибших лежат на земле. Потом их накрывают белой материей, и только один труп, вернее то, что осталось от тела террориста, остается лежать открытым. Поли-цейские изучают, фотографируют его и, лишь затем, на него на-брасывают какую-то ткань… Вот и эти останки погрузили в ме-шок, забросили в полицейский пикап, увезли…

Столичный воздух, отдающий вершинами гор, близким дож-дем, а быть может, и снегом, пробудил доктора Тейлора. Осознав

вдруг, что сидит на крыше какого-то домика, полуголый, доктор зябко повел плечами и потянулся к сумке за одеждой. Сумки рядом с ним не оказалось.

Харвей спускается с крыши, идет к двухэтажному автобусу, на котором приехал и, который все еще стоит здесь неподалеку. Однако сумки нет и там.

Похрустев крошкой битого стекла в проходе автобуса, он поднимает какую-то майку, натягивает ее на себя и, взглянув на часы, — “До встречи с генерало-врачем еще остается довольно много времени!” — уходит, сквозь редеющую толпу.

Доктор пересекает небольшой сквер и выходит на другую улицу.

Здесь снуют автомобили и мотоциклы, торопятся пешеходы, слышны крики зазывал и торговцев, а Солнце уже печет во всю…

Здесь ничего не случилось...

Ослепленный яркими красками и, оглушенный громкими зву-ками торговой улицы, хирург щурится, облизывает пересохшие губы, вглядывается в лица прохожих: знают ли они… Но здесь, на этой улице, ничего не случилось...

Подхваченный людским водоворотом, он оказывается под уютными зонтиками уличного кафе. Здесь, в двух шагах от места террористического акта… В двух шагах от эпицентра чудовищ-ного взрыва…

В двух шагах от места исполненного вселенского ужаса и скорби, доктор видит израильтян, мирно сидящих, попивающих прохладительные напитки, беседующих, как ни в чем не бывало, за чашечками ароматного кофе, как будто там - он невольно огля-дывается в сторону редких деревьев, из-за крон которых под-нимается пепельно-серый, почти неразличимый уже, на фоне се-рых же облаков, дымок - НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ!

Тейлор глотнул ледяной воды из чужого бокала и, напра-вившись к искрящемуся в солнечных лучах радужному фонтану, ныряет в него.

Оказавшись, раньше условленного времени в Иеру-салиме для встречи с Каримовым, Харвей сидит в пряном полу-мраке кофейни. Через ее раскрытые двери он наблюдает коло-ритные сценки из жизни Вечного Города: мелькают черные капо-ты хасидов, длинные рубахи-халаби мусульман, монашеские ря-сы и сутаны; повсюду видны заношенные джинсы и свитера, очень редко - элегантные костюмы и нелепые береты. Все это смешивается, сливается со звуками церковных колоколов, криками муэдзинов, галдением детей, автомобильными сигнлами и воплями торговцев.

Внутренние удары, сотрясающие все его существо с того мо-мента, как совершенно очевидной стала слежка за ним, посте-пенно утихали, уходили куда-то далеко, а вместо них появля-лось ликование победителя. С помощью Ника ему удалось обма-нуть преследователей, уйти от ловко расставленной ими сети.

“Но как надолго?” Эта мысль снова омрачила его. Впервые он ощутил мощное сопротивление своим планам. Реализация готового проекта, по-видимому, отодвигается, вновь становясь мечтой. Он заставил себя успокоиться, готовясь к предстоящему разговору с Каримовым. И тревожные мысли ушли, представив образу Ольги заполнить его разум и сердце.

Любовь к ней была той глыбой невоплощенного, невыска-занного, которая и задержала возвращение домой, на Хоуплесс Хилз, в Б-л.

Эта молодая женщина оказалась тонко чувствующим парт-нером с оригинальным мышлением. Преклоняясь перед древне-индийской наукой любви, Ольга, следуя “Кама-Сутре”, превра-щала каждую интимную встречу с ним в незабываемый праздник, возносящий их на самые вершины эротических наслаждений. Не менее вдохновенным было ее участие в работе созданной Хар-веем фирмы. Из переводчика, подруги хозяина, она преврати-лась в незаменимого администратора, которого ценят и уважают сотрудники. Но самым удивительным из ее достоинств, оказа-лось, проявившееся во время чрезвычайного положения (и связан-ного с ним длительного пребывания дома) - умение готовить пищу.

Привыкший к ресторанам и кафе, можно сказать, вскорм-ленный общепитом, как и любой другой американец, Харвей с нескрываемым удовольствием открывал для себя мир еврейской кухни. Все, что бы ни приготовила Ольга, а особенно если она готовила вместе с Розой, все было очень вкусно. Ему полюби-лись их совместные, шумные трапезы, трогательная тишина ша-батов, когда с появлением первой звезды на небе Роза, как стар-шая в семье, зажигала две свечи и произносила слова молитвы. Потом они долго сидели за столом у открытого окна, любуясь красками заката, потягивали сладкое вино и говорили, говорили, спорили о чем-то...

Беременность чудным образом сказалась на внешности Ольги. Некоторая резкость фигуры уступила округлости форм, взгляд ее исполнился какой-то новой глубиной, проникновен-ностью. Он любил долго-долго смотреть в ее глаза, чувствуя, как уносится в какие-то другие миры его душа. Иногда сонный, с за-крытыми глазами, он чувствовал на себе, нет - в самой глубине своего существа, ее взгляд…

Среди всего пережитого, в ночь первого ракетного удара по Тель-Авиву, самым сильным был страх потерять эту женщину. Одна из ракет пролетела совсем низко над их домом. Стекла за-вибрировали в тон гудящему двигателю, а затем выгнулись, за-стонали под ударом взрыва - когда “Скад” плюхнулся где-то по-близости.

По сравнению с перенесенной им бомбардировкой в Ливане, это было похоже на шутку, о чем он и собирался, было, сказать на своем шатком русском. Но взглянув на побелевшие губы лю-бимой, беспомощно вжавшейся в белизну стены, он испытал на-стоящий страх.

— А я вам говорю, — старичок освободил спеленавший его шарф, — американские “Патриоты” - это именно то, что нам надо! — Он грохнул пивной кружкой по столу. Хлопья пены взлетели и, плавно кружась, оседали.

— Что ты понимаешь в ракетах, ты что - летчик?! — другой старичок подошел к возмутителю спокойствия, буквально про-сверливая тщедушную фигурку взглядом.

Шум спорящих людей огорчил Тейлора - они разрушили уют-ный мир мыслей об Ольге, их предстоящей женитьбе. Он глотнул ледяной воды и осмотрелся. Сквозь низкую арку входной двери он видел часть улицы где, сверкая лакированными (цвета зеле-ного кадмия) боками, разворачивался большой и неожиданный на тесных улочках старого Иерусалима, американский автомо-биль. “Похоже, что эта модель вышла тогда, когда меня уже не было в Штатах…”, — подумал он. Какое-то мимолетное, нос-тальгическое чувство коснулось его: он ощутил запах своего до-ма, какие-то картинки из детства, первое свидание с девушкой…

Вышедший, из перламутрово-зеленого автомобиля, мужчи-на, пересек улицу, вошел в кофейню и, немного помедлив у две-рей (привыкая к полумраку заведения), направился к столику Тейлора.

— Смотрите, — оратор вскочил, размахивая кружкой, как бы призывая завсегдатаев кафе в свидетели. — Я, уже-таки, по-нимаю в ракетах! Эти железяки, уже-таки, целый месяц летают над моей головой! Каждую ночь!!

— Так укройся подушкой и надень противогаз! — скрючен-ный палец оппонента застучал по картонной коробке противога-за, болтающейся на худом плече зачинщика спора. — Эти ихние “Патриоты” ни черта не стоят!

— Как, а доллары?! — засмеялись в зале.

— Советы дали их иракцам бесплатно! В знак дружбы между народами!

— Мой сын, кстати, он — водитель танка, уж он-то разби-рается в этих штуках, и он говорит…

Только двоих из всех присутствующих не коснулся азарт спо-ра. Они беседовали о чем-то своем, замолкая лишь, чтобы глот-нуть кофе или переждать особо бурную вспышку дискуссии.

С нескрываемым интересом Харвей изучал нового знако-мого. Лицо Каримова, скуластое и с раскосыми, бездонной черно-ты глазами, это - лицо азиата. Местный житель, израильтянин-сабра, распознал бы в нем бухарского еврея, несмотря на эле-гантный костюм, галстук и безупречный английский язык. Ма-ленькая шапочка, как теперь уже знал Харвей, кипа, украшала пышные черные волосы “генерало-врача”.

Мужчина выглядел бы сверстником хирурга, если бы не его проникновенный взгляд и сеть морщинок у глаз, которые гово-рили, что он значительно старше.

С достоинством персидского хана, бухарец держал в руке чашечку с турецким кофе.

Белизна манжет, омрачаемая лишь пятном запонки, пере-ходила, по тонким, чуть нервным пальцам в перламутр ногтей и сливалась с фаянсом чашки. В пальцах другой руки, возлежащей на столе, покоилась длинная сигарета, пьянящая ароматом дорогого табака. Как бы перекликаясь друг с другом ледяными искрами, вспыхивали бриллианты многочисленных перстней. Незнакомый, тонкий и терпкий запах духов не завершал образ, а лишь усиливал его таинственность, рождаемую кривым шрамом, навсегда перечеркнувшим угол рта.

Каримов, казалось, увлеченный разговором, прятал в при-щуре глаз настороженное внимание.

Этот человек, выдающий себя за американца, добился встре-чи с ним только благодаря исключительным знаниям в области иммунологии. Отдав многие годы исследований этой проблеме, генерал Каримов не мог не заинтересоваться оригинальными идеями, предложенными незнакомцем сразу, с первого же теле-фонного разговора.

Их телефонное знакомство и вот эта, первая встреча, состо-ялись благодаря Никанору. Благодаря тому самому подростку, которого Каримов вырвал из рук мафии, несколько лет назад. Случайно встретив парня на одной из улиц Иерусалима, Каримов решил приблизить его к себе. Они изредка встречались, как пра-вило, тогда, когда подростку становилось плохо и одиноко.

Встречая парня на автобусной остановке, Каримов, обычно, приглашал его пообедать. Они направлялись в какой-нибудь ти-хий ресторанчик, где ничто не мешало подростку рассказать Ка-римову о трудностях своей жизни.

Каримов внимательно слушал его, давал советы, но что больше всего нравилось Нику, “генерало-врач” всегда давал ему немного денег. Затем, они бродили улочками старого города и говорили, спорили обо всем на свете. Вот, во время одной из та-ких встреч, Ник и рассказал Каримову о своем знакомстве с, как он выразился, “настоящим американцем”. Ник очень гордился этим знакомством и тем вниманием, которое уделял ему при встречах “настоящий американец”.

Спустя некоторое время, Каримову позвонил мужчина, пред-ставился Харвеем Тейлором, хирургом из США, и попросил о встрече. Каримов отказался. А Тейлор звонил еще и еще. Они бе-седовали. Иногда спорили. Из этих разговоров генерал сделал вывод, что знания Тейлора - плод глубокого анализа, большой научной работы. Во всяком случае, легкость употребления тер-минов и понятий, рассказ о новой методике при трансплантации органов не могли быть фактами, заученными в стенах Органи-зации. Впрочем, на Комитет могли работать и светила науки - об этом прекрасно знал Каримов, который сам отработал в Орга-низации шестнадцать лет.

Именно поэтому, он не позволял себе расслабиться, ока-заться застигнутым врасплох, как тушканчик. Но вскоре, интерес ученого пересилил страх чекиста перед бывшими коллегами. Ге-нерал решил встретиться с человеком, который разрабатывал ту же проблему, что и сам Каримов.

Причем, это совершенно ясно из его аргументации, доктор Тейлор достиг важных результатов - таких, которые были бы не-возможны даже на базе секретного центра Организации в одном из секретных городов-заводов, в которой работал Каримов. Он решил встретиться. Стилет “Гюрза”, затаившийся в корпусе обык-новенной авторучки, был стопроцентной гарантией того, что пер-вые же подозрения в отношении “американца” будут ему смерт-ным приговором. Это уже случалось не раз, когда Каримову гро-зила опасность.

— Ты что, ненормальный? Мешигинер? — сторонник исполь-зования американских противоракет “Патриот” для перехвата ирак-ских ракет “Скадов”, сорвал с себя шарф, открывая тонкую, небри-тую, как у гусака, шею, торчащую из потертого пиджачка.

— Тебе что, — тихо, но с угрозой проговорил он, — не нра-вится, что нас защищают?!

— Ты сам, ненормальный! Что он ко мне прицепился, госпо-да?! — отец танкиста повернулся к аудитории: — Ашкеназим есть ашкеназим! Привыкли там, в галуте, искать чьей-то защиты!

— А что, сфарадим - особая нация?

— Сверхчеловеки?! — послышались возмущенные голоса.

— В арабских странах, арабские евреи, что всегда защища-ли себя сами?!

— Может, вы там еще были и привилегированным классом, как это хотите показать здесь, в Эрец-Исраэль?! — взорвался криками дальний угол кафе.

— А! Какая разница, господа! — бармен, натирая до блеска никель кофеварки, пытался угомонить спорщиков.

Он много горя и лишений пережил здесь, в Палестине, когда чудом вырвался из гитлеровской Германии, в ноябре тридцать седьмого года. Теперь, как и другие граждане Израиля, он спо-койно воспринимал ярлыки, наклеиваемые израильским общест-вом, каждой новой волне алии. Немецких евреев, спасшихся от уничтожения нацистами, местные ненавидели за то, что они слишком образованные, персов - за то, что они скупердяи, марок-канских евреев обзывали бандитами, румын - ворами, йемен-ские, так они воняют. Теперь, вот, вонючими оказались русские. Их назвали “Колбасная алия”, а их женщин - проститутками.

      “Жаль, что евреи США не приехали сюда, а заставили свое-го президента прислать ракеты. Интересно, как бы наши из-раильтяне обозвали бы их?” — подумал бармен и рассмеялся. Вслух он сказал:

       — Я вас спрашиваю, какая разница: ашкеназим, сфарадим, сабры?! Какая, если мы все здесь, на нашей земле? Мы должны быть едины и защищать сами себя! Вот только эти русские…

— Ты что, перешел в христианство?! Всех уровнять хочешь?! — раздался истерический вопль.

— Вот именно — сами! А где наши противоракеты, где хотя бы убежища, которые можно использовать?

— Говорят, противогазы, которые нам выдали, — заговор-щицки зашептала почтенного вида дама, — до этой войны были забракованы армией, вы представляете?

— Это провокация! Поезжайте в Луд и послушайте!

— Что, “…поезжайте”, зачем?

— Поезжайте в Луд и послушайте! Послушайте рев, кругло-суточный рев готовых в любой момент взлететь бомбардиров-щиков! Мы сами можем стереть Саддама в дерьмо! Американцы даже не успеют моргнуть! Просто у нас договор с Америкой… “О ненападении…”

— Это слабое утешение для погибших в развалинах Рамат-Гана! — закричали сразу несколько человек.

— Возможно, это простое восстановление креаторных свя-зей? — безразлично спросил Каримов. За холодностью тона он скрыл вулкан чувств, который пробудили в нем факты, представ-ленные американцем.

— Нет. Это, не “простое восстановление”, разгрызая соленый орешек, парирует Харвей. — Новые (мутировавшие при опреде-ленном воздействии!) клетки… — он на мгновение замолкает.

Через открытые двери кофейни, за спиной Каримова, в мелькании уличной толпы, хирург замечает полицейский джип.

— Я подчеркиваю: клетки подкоркового вещества надпочеч-ников…

Джип остановился у дверей. Из него выпрыгнул солдат в полном боевом оснащении и вошел в зал.

— Синтезировали тысячи новых макромолекул…

       Оружейной смазкой, табаком, особым запахом человеческого тела, одетого в униформу, неясной опасностью повеяло от про-шедшего мимо их столика полицейского. Он купил сигареты и выбежал обратно к джипу,

— Они-то и понесли новую информацию ко всем клеткам ор-ганизма!

— То есть, кроветворные органы и органы, ответственные за иммунную систему, получили... — Каримов прикурил.

— Получили абсолютно новую информацию! Громадный по-ток новой информации для работы всего организма! — облегчен-но воскликнул американец. — Поток этот строго упорядочен во времени.

— Точно. Ведь именно этот, строго дозированный поток ин-формации, содержащийся в макромолекулах, и есть граница жи-вого и неживого! — подчеркнул Каримов.

— Ты же полный идиот, ты это понимаешь?!

— А ты… Ты - фашист! — обстановка в кофейне, тем време-нем, накалилась.

— Я, фашист? А ну иди сюда, ты, вонючий марокканский пе-дераст! Иди, иди, я тебе сейчас засуну в твою черную жопу…    

Полетели стулья, послышался звон битой посуды.

— Здесь становится слишком шумно. Давайте устроимся где-нибудь поуютнее, — предложил Каримов.

Начавшийся, за время их пребывания в кофейне, дождь пре-кратился. Отбросив сине-серое покрывало туч, солнце ощупы-вало вышедших из душного помещения мужчин.

— Знаете, чем закончился их спор? — улыбается Юсуп, лю-буясь панорамой Вечного Города.

— Я не понимаю иврит. Но, судя по мордобою, спор еще не закончен!

— Да. Очень забавно: один еврей обзывает другого еврея словом “фашист”!

Они садятся в автомобиль Каримова и едут по дороге, бегу-щей вдоль древних стен.

В первые дни знакомства с Ольгой и с Израилем Харвей вос-принял Иерусалим, как и все прочее, лишь великолепной декора-цией для своего нового любовного приключения. Проезжая сей-час сквозь узорчатый гобелен старых и новых построек, он физи-чески ощущал на себе пристальный взгляд тысячелетий.

Упали, рассыпались тревожными аккордами звуки рок-ком-позиции.

— Вы - “рокер”?! — улыбнулся Харвей. Он не заметил, ког-да Юсуп включил магнитофон.

— Нет, я не рокер. Но мне нравится “Куин”.

Несколько решительных, глубоких и красиво звучащих бара-банных ударов породили в сознании Харвея нарастающий поток воспоминаний, каких-то далеких и, вместе с тем, очень близких, живущих где-то в глубине его самого, образов...

Невероятно яркая вспышка взрыва, его жуткий, оглушаю-щий грохот…

— Его уже нет... — проговорил Юсуп.

— Кого... Кого уже нет? — горький комок подкатил к горлу Харвея.

Развороченный остов автобуса с торчащими в разные стороны балками, какими-то рейками и волочащимися сиде-ниями, продолжал кружить и разбрасывать трупы…

— Фрэдди Меркури. А вы не знаете?

— Нет... Я не интересуюсь рок-музыкой...

Ему видны ярко-красные пятна разбросанных повсюду, рас-коловшихся арбузов. Они настолько ярки, что затмили кровь тех, кто разорван взрывом, чьи обгоревшие, изуродованные тела, вперемешку с фруктами, овощами и арбузами, разброса-ны по базарной площади…

— Он недавно умер. СПИД, — бухарец резко затормозил, так как впереди образовался затор.

С каждым всплеском песни горячая волна накатывает на Харвея, покрывает его с головой, выносит на своем, похожем на язык пляшущего огня, гребне.

Очертания иерусалимских зданий, автомобильного салона, озабоченное лицо бухарца - все окружающее исказилось, теряя реальные очертания, стремительно распадаясь на несвязанные, размытые эпизоды - выгоревшие картинки...

Ослепленный яркими красками и оглушенный громкими зву-ками торговой улицы, хирург щурится, облизывает пересохшие губы, вглядывается в лица прохожих: знают ли они… Но здесь, на этой улице, ничего не случилось, ничего не случилось.

Улица, вернее, та ее часть, которая перегорожена армейски-ми машинами и заграждениями из колючей проволоки, осталась последней ускользающей реальностью...

Лицом к стене стоят несколько человек, возможно, семья, а, возможно, случайные попутчики, по всей видимости, арабы с под-нятыми и сцепленными за головами руками. Солдаты методично

обыскивают задержанных и их старый проржавевший автомобиль с голубыми регистрационными номерами сектора Газа.

“Представление должно продолжаться!!!” — динамики сов-сем рядом, но звуки уже с трудом проникают в слоеный мрак…

Придавленный бездыханными телами, еще не отдавшими свое тепло вместе с кровью, он не может шевельнуться, что-бы стереть ее - кровь многих расстрелянных, со своего лица, кровь, смешавшуюся со слезами и землей.

Солдаты травили их собаками. Мама заслонила его от свирепого пса - так она и упала, свернувшись калачиком, при-крыв его своим телом, когда раздались выстрелы...

Сверху, сквозь рыхлый чернозем, чуть припорошивший те-ла, брошенные вповалку, доносятся отрывочные, лающие ко-манды и сразу за ними - стрельба...

Он был слишком мал, чтобы понять слово смерть…

Ему казалось, что это… кто-то другой: истощавший маль-чик с разбитыми бесконечной дорогой ногами… Какой-то другой ребенок, чьи распахнутые, как сама ночь, глаза - сплошная боль... а не он... придавлен со всех сторон сотнями, тысячами мертвых тел…

С этой высоты ему кажется - череда холмов уходит за горизонт.

Оттуда стелется серый, непробиваемый солнцем дым... Он опускается все ниже и с ужасом видит, что эти холмы - это бесчисленные колонны раздетых донага людей, скорее - движу-щихся, безликих скелетов, исчезающих в гудящем пламени печей.

Черный снег тихо падает на колонны, покрывая бритые головы, собираясь нетающими озерцами, во падинах ключиц. Здесь не было мужчин и женщин. Здесь не было детей и стари-ков. Здесь не было разговоров. Здесь не было плача. Здесь не было стона. Только шлепанье босых ног... И - глаза... глаза... глаза... глаза... глаза... глаза.. глаза... глаза... глаза... глаза...

Теплее... жарче... жарко - все ближе нестерпимый свет!

Удалось высвободить одну руку и оттереть лицо... Другая рука еще прибита к доске... Суетятся рядом - вынимают гвозди из тела...

Это не крест, на котором я распят, обагрен кровью - это пересечения рельсов бесчисленных вокзалов, станций и полу-станков, дорог и тропинок моих скитаний... Солнце кладет на них

угасающие лучи... Как на струны, ложатся пальцы музыканта...

На самой верхней ноте, там, где прижатая к грифу струна слилась с многоголосьем хора, родился взгляд Офры.

“Представление должно продолжаться!” — поет Меркури.

Харвей растворяется во взгляде красавицы Офры, чьи во-лосы, как и свободный балахон платья, подхваченные не то ветром, не то ураганом музыки, трепещут перед ним, внутри него, становясь им, подчиняемые виртуозным пальцам музы-канта, - как стальные струны, как уступчивые клавиши син-тезатора...

“Свободные пространства, в которые мы уносимся в на-ших снах, в наших мечтах - есть ли они?

Узнаем ли, для чего была наша улыбка, поцелуй? Никто не знает, для чего мы любили, никто не скажет, почему все имен-но так, а не иначе?

Кто скажет, что мы ищем?

Я предполагаю, что я люблю тебя, но кто знает, что та-кое любовь? Представление? А представление должно продол-жаться!”

Офра взяла его за руку и они, по какому-то скрытому лест-ничному пролету, поднялись на самый верх зубчатой стены старого города.

“Вчера мое сердце было разбито - я перестал существо-вать, а сегодня я вновь живу в твоих мыслях, в твоих надеждах”.

…Город бурлил жизнью, поигрывая золотом куполов и монет на столах менял. Не видно автомобилей - лишь несколько вьюч-ных верблюдов опустились на песчаный откос возле Дамасских ворот, да ослиные крики вперемежку с окликами погонщиков…

“Завтра вместо нас придут другие. Они тоже будут лю-бить и страдать. Убивать и рождаться. Мучаться вопросами: «Зачем? Во имя чего?»”

А, над ними, над площадью, над Иерусалимом, над стра-ной, над континентом, над планетой: где-то, в немыслимой глубине черного космоса, кружит бело-голубой вертолет…

“Но ответ будет только один: ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ДОЛЖ-НО ПРОДОЛЖАТЬСЯ!”

С каменного блока, служащего одновременно и столом, и стулом, поднялся человек в тунике. Он обращает свое ясное лицо к пришедшим. Харвей узнает в нем Стивена.

“Никто не знает, откуда мы пришли и куда уйдем…

Никто не знает, что мы ищем…

Возможно, какой-нибудь другой герой откроет нам тайну, какой-то другой разум придет и даст покой нашим душам...

А пока... Пока я возвращаюсь к тебе - потому что ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ДОЛЖНО ПРОДОЛЖАТЬСЯ!”

Машина остановилась на вершине Оливковой горы. Харвей и Юсуп, покоренные величественной картиной, застигнутые му-зыкой Города Мира, молчат.

“Конец Израиля неизбежен. И Бог несомненно покарает тех, кто использует имя Божье для обмана простых людей и захвата чужой земли. За годы оккупации погибли тысячи защищавших свою родину палестинцев, миллионы страдают в изгнании...

Сионистские бандиты, используя помощь богатых евреев Запада и юдофилов-коммунистов СССР, прирезали себе еще арабских земель... Заявляют по всему миру, что это их «Ис-торическая родина» и, что «все евреи должны на нее вернуть-ся»!” — думает Каримов.

Храм блистает так ярко, отражая солнечные лучи а, возмож-но, даже испуская какое-то сияние, что Харвей не может смот-реть, на него, более одного мгновения.

Ему показалось, будто камень Мория превратился в свер-кающую снежную вершину...

Он видит, как из праха пустыни поднимаются гигантскими ус-тупами террасы, состоящие из огромных, непостижимо огромных каменных блоков, тщательно подогнанных друг к другу. Величест-венные стены заканчиваются двойной, как будто сотканной из дра-гоценных нитей, колоннадой, а еще выше - поднимаются головокру-жительные лестницы к золотым и серебряным воротам. И лишь за этими воротами поднимаются белокаменные стены самого Храма.

Подобные камнепаду, равные гулу землетрясения, разда-лись слова:

— И сделает Господь Саваоф на горе сей покрывало, покры-вающее все народы, покрывало, лежащее на всех племенах... Поглощена будет смерть навеки, и ототрет Господь Бог слезы со всех лиц, и снимет поношение с народа Своего по всей земле...

— Какая дикая, несуразная чушь собачья! — Каримов расхохо-тался, не стесняясь набежавших слез. — Нет такого народа - “изра-ильтяне”, НЕТ! - кричит он по-арабски, и слова его разносятся вет-ром. - Если ИХ закон разрешает любому человеку принять иудей-скую религию и после этого признает его израильтянином.

— Что с Вами, сэр? — воскликнул Харвей, не понимая пове-дения Каримова.

— Что ж, хотите всех приверженцев этой сказки собрать на священной земле Палестины?! Поливать саженцы “нового государства” невинной кровью людей, рождавшихся на этой зем-ле тысячелетия, из поколения в поколение?!

— Что с Вами, сэр? — повторяет доктор.

— Видите золотой купол?

— Да. Похож на купол муниципального суда, в городе Нью-арк, штат Нью Джерси, а что?

— Это наша святыня - Мечеть Скалы. Халиф Омар прогнал с этой земли византийцев, которые сначала уничтожили иудеев, а затем - на месте их некогда величественного Храма - предава-лись разврату. Уже тогда от Храма осталась только пыль! А мы - монолитны и крепки, как и столетия назад! И это наш народ по-клоняется нашей святыне на Храмовой Горе! Да здравствует Джихад! Смерть неверным! Слава Аллаху и его пророку Магомету!

— Я не совсем понимаю... Вы здесь что-то кричали... Про джихад? Вы что, разве не еврей?

— Еврей? Я, Еврей? Кто здесь еврей?!! Вы видите на улицах этой страны монолитную нацию? НАРОД?!

— Но…

— Вы видите здесь: рыжего француза, темнокожего афри-канца, светловолосого русского!

— С голубыми глазами…Как у немца…— прошептал Харвей.

— Вот именно, да еще такого, русского, который, имея граж-данство Израиля, является министром обороны России!

      — Ну, это уже проблема России, я думаю…

— Только ли России? Вы видите на улицах израильских горо-дов узкоглазого китайца, корейца... и, Шайтан знает, кого еще! А в большинстве государственных учреждений вообще - одни чисто-

кровные арабы, хоть это, как-то успокаивает: есть еще наши лю-ди, на нашей земле!

— У нас в Штатах такое же разноцветье…

— Но согласитесь — это же преступно — в XX веке изгонять жителей какой-то территории только по той причине, что эта тер-ритория - реликвия приверженцев какой-то политической идеи!

— Не понимаю Вас...

— В израильском законе “О возвращении!” сказано, что “...израильтянином может стать любой, исповедующий иудейскую веру человек”. Эти-то, выдающие себя за евреев люди с разным цветом волос, кожи и типом глаз, по-моему, и являются лучшим доказательством того, что сионистская идеология - стопроцен-тная ложь!

— Христианином тоже может стать любой человек, верую-щий в искупительную миссию Иисуса.

— Это и не удивительно. Христианство - продолжение иу-даизма. Но оно, по крайней мере, не противопоставляет нацио-нальную принадлежность вероисповеданию...

— Призывает к взаимной любви и терпимости.

— Да. Это особенно хорошо видно на примере взаимной лю-бви белых и черных христиан, у вас, в Штатах, или католического и протестантского “единства” в Ирландии, Ольстере!

— А разве мусульманином не может стать любой чело-век?

— Может. Но арабом — никогда!

— В арабском мире царят взаимопонимание и любовь?!

— Да. Все мы - дети Аллаха!

— Все - дети Аллаха?! Так что ж вы отказываетесь от своих палестинских братьев?! Ни одна из арабских стран не приняла их, не дает им своего гражданства!

— Но...

— Вы используете этих несчастных, как козырную карту в иг-ре против остального мира, и, прежде всего, - против Израиля!

— Вы наивны, мой друг. Многого не знаете, — Каримов как-то мгновенно остыл и холодно посмотрел на Харвея, который продолжает в запальчивости:

— Вы просто продаете свой народ! Подставляете его под бомбы и ракеты, прикрывая свои бандитские авантюры - я это пережил на собственном опыте!

      — Харвей Тейлор... Вы что, еврей?!

      — Нет. Не важно… Оставим это. Вы и я… Сегодня мы мо-жем, конечно, объединившись, достичь наших личных целей без методов прошлых веков.

      — Согласен. Давайте еще раз пройдемся по сути Вашего от-крытия. Мы остановились на том, что кроветворные органы и ор-ганы, ответственные за иммунную систему, получили абсолютно новую информацию из коры надпочечников…

      — Которые претерпели определенные изменения в резуль-тате некоего процесса.

      — Какого?

      — Позвольте эту часть работы оставить за мной!

— Совершенно новая информация для работы всего орга-низма... Как бы включающая все его резервы…— размышляет Каримов.

— Красный костный мозг стал воспроизводить новые, более стойкие лейкоциты, — продолжил Харвей, — и Т-лимфоциты, а тимус...

— Вот именно! — из мусульманина-фанатика Каримов, пре-вратился в азартного, убежденного специалиста. — Центральный организатор иммуногенеза, тимус получает новые Т-лимфоциты для дифференциации, созревания и затем выбрасывает их в Т-зависимые зоны, ответственные за работу иммунной системы!

Рассуждая, бухарец понял: открытие американца стало на место недостающего, в его собственной работе “камня”.

      — Но ведь в возрасте Стэнсона тимус практически прекра-щает свою функцию, — только сейчас Харвей увидел еще одну, потрясающую грань своего открытия.

      — К шестидесяти годам масса тимуса уменьшается, он пере-стает создавать Т-лимфоциты-киллеры. Тимус зарастает жиро-вой тканью. Но! Но даже в старческом возрасте лимфоидная ткань не исчезает!

      — Значит, если дать ей подпитку, новую стимуляцию…

      — Закодированную в том самом мощном потоке информа-ции, который несут с собой макромолекулы, воспроизведенные… — на мгновение воцарилось молчание…

      — Я хотел бы, —- неожиданно жестко сказал Каримов, — услышать от Вас не только этот, безусловно, интересный доклад, но и о цели Вашего знакомства со мной.

      — Мне нужны Ваши связи и Ваше влияние в мире…э…в мире…

       — Во всем мире?! Вы более знамениты во всем мире! — рас-смеялся бухарец.

      — Нет. В том мире, откуда Вы вытащили Ника.

      — Зачем Вам это? — глаза Каримова сузились, как у кошки, из их тонкой щелки блеснул холодный взгляд.

      Харвей понял - играть с этим человеком нельзя:

      — Мне нужны донорские органы для пересадок, — выдохнул он.

     Лицо Каримова сохранило то же жесткое выражение. Тот же жалящий взгляд вынудил американца к откровенности, и он про-должил:

— У вас... Или вы знаете у кого, есть тысячи рабов! Это бес-ценный материал, а вы... вы уничтожаете его бесцельно! Извле-кая жалкий доход! Я предлагаю Вам сотрудничество. Мы будем зарабатывать не миллионы - миллиарды! Даже больше: нашими клиентами, в первую очередь, окажутся владельцы крупнейших финансовых корпораций, хозяева важнейших банков, короли средств массовой информации, короче, - богачи, которые за лиш-ние годы жизни бросят к нашим ногам большую часть своих капи-талов! Через них, через их сеть кредита и с помощью их средств одурманивания толпы, мы сможем манипулировать миллионами людей во всем мире! И это без войн, без революций, без лишнего шума! Это - мировое господство!

Бухарец молчал, не меняя выражения лица. Он оценивал си-туацию. Если этот человек - агент КГБ, Каримов проиграл. Ему не удастся уйти от них ни здесь, ни где бы то ни было. Эта Орга-низация помнит всех своих “сыновей” и беглых - прежде всего. Казалось бы, время стирает вину изменника, но штука как раз в том, что беглый сотрудник становится целью охоты сразу не-скольких подразделений Организации.. Оно и понятно: чтоб дру-гим не повадно было.

Кроме того, между секретными службами - взаимные долги и счета: Организация содержит и подкармливает тайные службы и террористов во всем мире. Векселя и закладные хранятся и под-лежат погашению. А долг, как говорят русские, “платежом кра-сен”! Поэтому Организация наводит “подшефных” на правиль-ный, только для ее руководителей понятный курс и в случае успе-ха погашает часть долга.

“Интересно, что обещали за мою голову, этому парню и его команде? Кроме того, если они вышли на меня, и при этом я еще жив и пользуюсь банковскими счетами - значит, им от

меня что-то нужно... — просчитывает варианты, Каримов. — Если же это, действительно, выдающийся ученый, одержимый идеей мирового господства, и предлагает сотрудничество, то просто, просто нелепо отказываться!”

Красные ворвались в кишлак на рассвете, осквернив лязгом копыт священные плиты медресе. В робких лучах восходящего солнца безжалостно сверкала сталь клинков - падали разруб-ленные мусульмане, пришедшие к утреннему намазу, заливая своей кровью вековые ковры…

Умирая, преодолевая удушье кровавой пены, отец завещал ему ветхий свиток - родословную потомства Улугбека... Имен-но ему, маленькому Юсупу - Сулейман - Абддалла Улуг-беку, за-вещано стать Властелином правоверных, восстановить царство Хорезма и торжество Ислама.

— Согласен. Выезжаем, — бухарец взглянул на часы и, что-то проверив в своем блокноте, продолжил. — Через два часа и… сорок минут.

— К-куда? — испугался хирург.

— Для начала, в Самарканд. — “Там и проверим, что ты за птичка!”

— В Самарканд?! Сейчас?!

— Вы же хотели начать совместный бизнес?!

— Да. Но...

— Что, “но”? — Каримов достал авторучку и снял колпачок.

— Я должен Вас предупредить…

— О чем?

— За мной следят.

— Следят? Кто? — блеснула холодом улыбка бухарца, а гла-за его вновь сощурились.

— Не знаю. Возможно, это ФБР. Возможно, ЦРУ. Я плохо разбираюсь в таких вещах. А возможно, - местные.

Непроницаемость собеседника, ледяной холод, исходящий, от всего его образа, от вспыхивающих молний бриллиантов, гип-нотизировало Тейлора, заставляя рассказывать дальше и даль-ше о своей жизни, о своих экспериментах и, наконец, впервые - об убийстве Офры.

Ни единым жестом, ни единым словом не перебил Каримов взволнованный рассказ американца. Лишь в конце рассказа, в

том месте, где Харвей говорил о плане Ника, благодаря которому хирургу удалось избавиться от слежки, взгляд бухарца потеплел. Впервые на его лице заиграла нормальная, человеческая улыб-ка, а американец продолжал:

— Таким образом, я прибыл на встречу с вами чистым, без преследователей. Я уверен в этом. Но я не могу подвергать Вас… Подставлять под удар. Скорее всего, аэропорты и вокзалы уже под присмотром. Тем более, после этого террористического ак-та… Этим утром… Вы знаете?

— Сэр, — отвечал бухарец, — Вы что-либо слышали об опе-рации “Шломо”? — при этом он облегченно вздохнул и, закрыв авторучку, спрятал ее в карман.

— Нет.

— Один из богатых американских евреев купил рейс “Карго” и на нем вывезли из Эфиопии в один прием чуть ли не тысячу эфиопских евреев!

— ?!

— Их затолкали в грузовой самолет, как кильки в банку!

— В негритянской Эфиопии есть евреи?

     — Евреи есть и в Китае, и в Японии, даже на Северном По-люсе! — рассмеялся Каримов, включая зажигание. — Давайте пообедаем перед дорогой, вот в том ресторанчике, — он указал на своеобразный силуэт гостиницы “Царь Давид”, первоначально принятый Харвеем за одну из мечетей старого города.

Автомобиль бесшумно заскользил, поплыл вдоль древних стен, и генерало-врач продолжил:

— Так вот. Я не так богат, как тот американец, но тоже хочу “спасать евреев”.

— Но Вы что-то говорили здесь о торжестве Исламской Ре-волюции… Ведь вы - мусульманин… Вы сражаетесь против ев-реев… Что-то не вяжется… Как же израильтяне могут разрешить Вам…

— Я - не просто араб! Я - единственный наследник, прапра-правнук прославленного Тимура Тамерлана!

— Это значит, что Вы и есть, тот загадочный наследник зна-менитого астронома, Улугбека?!

— А в начале нашего рода — сам Чингисхан!

— Чин… Ги… Это кто? Я смотрел, кажется, кино про Чин-гач-гука…

— Скажите еще, что Вы не читали про Чука и Гека…

— Значит Вы скрываете от израильтян Ваше истинное про-исхождение, выдавая себя за еврея!

— А кого это здесь волнует?! Были бы деньги! Вы же сами только что упомянули про русского министра Безопасности Рос-сии, которому ничто не помешало стать гражданином Израиля! Забавно, правда: наконец-то в российской думе появилось кому “думать”!

— Непостижимо… Сегодня здесь, на моих глазах, кто-то из ваших… арабский террорист… взорвал автобус с людьми…полный автобус простых людей… работяг… домохозяек… школьников…

— Эх, молодые…Горячие! Спешат попасть в святые, к Маго-мету! Я осуждаю такой террор. Я действую иначе. Поэтому влас-ти идут мне навстречу.

— Не понял я Вас…

— Я привез сюда, в Израиль, химический завод по производ-ству аммиачных удобрений. Все оборудование. Я не вижу смыс-ла менять высококвалифицированный обслуживающий персонал!

— ?

       — На моих плантациях в Средней Азии работает много евре-ев, настоящих. Вот я их и спасаю от “Перестройки”!

— Извините, сэр, но я не совсем Вас понимаю... Химический завод, рабочие... Вы же военный врач? Патологоанатом?

— Разве Вам не известно понятие финансовых инвестиций?!

— Оу-Кей! Понял!

— Агентство евреев не возражает, если мой личный самолет привозит сюда раз в неделю сотню беженцев, а отсюда - продук-ты, одежду, лекарства: ведь мои верные люди там, в Бухаре и Са-марканде, тоже нуждаются во внимании, не так ли?

— Гуманитарная помощь, я понимаю.

— Сегодня мы полетим как раз таким рейсом.

— Но я не могу появиться в аэропорту!

— А этого и не нужно. Расслабься, парень! Мы в Израиле! Как там у вас поется? “Доунт Ворри, би хэппи”?! Не бери в голо-ву! Главное - деньги! А они имеются! — путешественники заходят в ресторан и занимают один из пустых столиков.

— Ну-с, молодой человек, — почему-то перешел на русский язык Каримов, — что вы будете есть?!

— Этот стол не обслуживается! — задорно воскликнула кур-носенькая официанточка, толкая мимо них тележку с грязной посудой.

Next >>

 1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11   12   13   14   15   16   17   18   19   20   21   22   23   24   25   26   27   28   29   30   31   32   33   34   35   36   37   38   39   40   41   42   43   44   45   46   47   48   49   50   51   52   53   54   55   56   57   58   59 

Copyright © Mark Turkov, 1993

Copyright © Business Courier, 1998 - 2000