Кратно четырем (продолжение)

12

Середина января.

Солнце устало дорисовывает панораму Израиля. Оно сми-рилось с наступлением зимы и притаилось в ожидании дождей.

Утомленная зноем страна нежиться во все еще теплом море, с восторгом выпивая негу прохладных ночей.

Псом, бездомным и голодным, плетется метель по сиротским просторам России.

Тайфуны, смерчи обрушиваются на берега Америки и Япо-нии. И только здесь, на Святой Земле, еще не упала ни одна кап-ля дождя.

Глубокая чернота неба пересыпает горсти звезд в шелковую неподвижность моря.

Море своим дыханием раскачивает отражение огней старой Яффы, смешивает их с мерцанием звезд…

— В детективах или в “романах про войну”, такую тишину называют тревожной, — говорит Ольга.

— Почему? — Харвей раздевается для купания, — Почему “тревожной”?

— Всего, полчаса до окончания срока ультиматума. И никто не знает, что произойдет в следующие полчаса...

— Я знаю! — воскликнул он и нырнул в подступившую волну.

Волна оказалась уставшей и ему не стоило большого труда тут же вынырнуть, что бы крикнуть:

— Через полчаса я буду на вершине блаженства, обладая тобой!

— Зачем же так долго, ждать?! — грациозно балансируя на скользких валунах, Ольга снимает платье.

Предоставив лунному свету свободно ласкать свое тело, она с криком:

— Ой, мамочка! Какая вода холодная! — размашисто по-плыла к Харвею. Соприкосновение горячих тел, в прохладной во-де, восхищает их новизной ощущений. Они отдаются, друг другу не на постели, в ворохе простыней, а среди звезд, моря и неба…

Свет фар приближающихся автомобилей внезапно искром-сал темноту берега.

Джипы остановились у самой воды. По волнам заметались лучи прожекторов и тут же остановились, поймав на свое пересе-чение человеческие фигуры. Из джипов высыпали солдаты, зани-мая стрелковые позиции. Через мегафон раздалась команда на иврите и арабском:

— Немедленно выйти из воды! В случае отказа - стреляю без пре-дупреждения! Повторяю! Немедленно выйти из воды! В случае...

Щурясь от слепящего света, влюбленные теснее прижима-ются друг к другу. Харвей почувствовал, как легкая дрожь пробе-жала по телу Ольги.

— Я боюсь...

— А что, он говорит?

— Чтобы мы немедленно выходили из воды, иначе он будет стрелять…

С берега слышится клацание затворов. Оглашая пустыню моря диким воем и всполохами голубых огней, к ним на полном ходу несется торпедный катер.

— Ерунда! Это какая-нибудь ошибка, - Харвей выпускает Ольгу и, сложив руки рупором, кричит:

— Господа! Я - гражданин Сэ-Шэ-АА! Со мной моя подругааа! Мы выполняем ваш прика-ааз!

— Как это, “мы выполняем”?! Я же голая! Я так не пойду! — возмутилась Ольга.

Обнимая Ольгу, Харвей чувствует, как вода становится гуще и теплее…

Вода больше не ласкает, а прилипает вязкой жижей, на по-верхность которой всплывают пузыри...

Отражая всполохи голубого огня, пузыри лопаются с мерз-ким хлюпаньем, испуская зловоние.

Пронзил, слился с воем сирены ужасный крик Ольги. Бес-чувственная, она повисла на руках Харвея.

Преодолевая скованность тела и всасывающую мерзость болота, задыхаясь в ядовитых испарениях, он двинулся к бере-гу. Какое-то существо: не человек, но и не зверь, а скорее по-крытое длинной шерстью насекомое, взмахнув перепончаты-ми крыльями, взмыло над ними. Описав круг, оно стремительно рванулось вниз и когтистыми лапами, разодрав в кровь руки Харвея, выхватило девушку. Не ощущая собственного тела, он видит, как такая же безобразная тварь схватила его и швыр-нула на прибрежные камни. Смрадное дыхание опалило лицо.

Перед ним, сложив за спиной крылья, сидело нечто, похо-жее на кенгуру или на кентавра с ошеломляющим бюстом Кати.

Ее убийственной красоты лицо обращено к Харвею.

— Увидишь Ты! Ты мой! Пред чьим бы ни был взглядом, кто с уст Твоих не пил бы утренней росы! Ты сам не знаешь: было, сном иль явью то, что сейчас увидишь Ты! - Кати не от-крывает рта, но пригвожденный непонятной силой к берегу, Харвей отчетливо слышит ее слова.

Над ним захлопали крылья. Подняв глаза, он увидел, как

другое насекомое опускает на него извивающуюся Ольгу. Он

изогнулся дугой, пытаясь, освободится - но тщетно...

Ольгу опустили на четвереньки так, что ее лишенный во-лос низ живота оказался почти у губ Харвея. Ничто на свете не могло быть более красивым, более возбуждающим, чем эта, ведущая во влажную глубину тела расселина.

Он видел, как, зловеще ухмыляясь, Кати распрямилась и медленно ввела свой неправдоподобно толстый, щетинистый член в Ольгу.

Долго, бесконечно долго он, задыхаясь в судорогах, наблю-дает, как основательно работает чудовищный поршень. Бе-зумные крики Ольги перешли в неистовое хрипение. Нектар Ольги, смешиваясь с остро пахнущим соком Кати, стекает по лицу Харвея.

Недоразумение выяснилось моментально.

Командир патруля (Служба Безопасности) разъяснил необ-ходимость подобных мер: террористы не оставляют попыток про-никнуть на территорию Израиля. Всего несколько недель назад им удалось задержать, вот так же ночью - на пляже, причалив-ших в резиновой лодке пятерых вооруженных бандитов.

Харвей не слушает его.

Морская соль жжет несколько тонких царапин на его руках. Он с тревогой осматривает Ольгу, вглядывается в ее лицо…

“Ты сам не знаешь: было, сном иль явью то…”

Ольга в запальчивости о чем-то спорит с офицером. Она не замечает тревожных взглядов любимого…..

Армейский джип высадил их у гостиницы. По дороге в свой номер, в лифте, Харвей спросил ее:

— Ольга, тебе не показалось...

— Что, дорогой?

— Что в море, там — на берегу, с нами произошло нечто... нечто неприятное... страшное?

— Да уж! Когда на тебя, голую, направляют прожектор и за-ставляют выходить на всеобщее обозрение - что уж тут приятного!

— Нет, я о другом...

— Впрочем... Ты знаешь, было жуткое, какое-то мерзкое ощу-щение. Это когда мы вышли из воды, в свете прожектора, под ство-лами автоматов. Мимо скалящихся солдат… Мы были голые, сов-сем-совсем голые и мокрые, а они почему-то смеялись.… Как будто мы прошли сквозь... скопление медуз.

— Медузы?!

— Ну да! Там было еще много-много медуз, у самого берега и, даже на камнях! Но еще в воде.… Или это было уже на бере-гу?… Что-то я все перепутала… Ты знаешь мне кажется, что одна из медуз - даже обожгла мне… самое-самое...

В ванной он увидел идущий от ее лобка к внутренней сторо-не бедер красноватый, похожий на ожог крапивы, след...

Вашингтон.

Нанеся последние штрихи утреннего макияжа, Барбара вы-шла в столовую. Она не сомневалась, что завтрак будет отлично сервирован, но возрастающее напряжение этого дня заставляло ее двигаться, что-то предпринимать.

Она не видела мужа со вчерашнего вечера, когда он прово-дил совещание с командованием Объединенных Штабов в Овальном кабинете. Приветливо встречая ее, персонал ничем не выдает своего волнения, все шло как обычно, но трагичность, от-ветственность момента занимали ум каждого.

Послышались быстрые, уверенные шаги, и в распахнувшие-ся двери вошел Президент.

— Доброе утро, Барбара! Доброе утро всем! — он, как обычно сух, подчеркнуто вежлив. Элегантный костюм, спокойный взгляд и сдержанная улыбка меньше всего говорили о бессонных ночах, о титанической работе, которую проделала возглавляемая им команда.

Присутствующие ответили на его приветствия. В их взглядах он видел взгляды миллиардов людей планеты, обращенных к не-му в этот, увы, наступивший, час “Икс”. Покончив с завтраком и про-бежав глазами, пресс-релиз утренних газет, Президент прошел в комнату космической связи. Дежурный офицер подал ему телефон-ную трубку. Обменявшись несколькими короткими фразами с гене-ралом, командующим вооруженными силами стран антииракской коалиции, Президент распорядился соединить его с Иерусалимом.

Тель-Авив.

Харвей удивился внезапному решению Ольги покинуть “Отель”. Рассчитанное на большие перегрузки, оснащенное убежи-щами, это здание являлось отличным убежищем, из которого, прак-тически не выходя, можно было пережить любые бомбардировки.

Уже несколько часов, как началась операция “Шторм в пус-тыне”. На Ирак были сброшены тысячи бомб и снарядов, и, как сообщало военное руководство, этот смертельный шторм будет продолжаться многие дни. Население Израиля готовилось к вой-не. Тем удивительнее было для Тейлора решение Ольги оста-вить “Отель” и вернуться на съемную квартиру в районе бедняков южного Тель-Авива.

— Прости меня, дорогой. Но я должна уйти…Я должна быть там.

— Но почему? Ты думаешь, там безопаснее, в этих скорлуп-ках из песка?

— Нет. Я так не думаю. Но я не могу их оставить в такой мо-мент.

— Кого это “их”? А меня, меня ты можешь оставить в “такой момент”?

— Поверь, мне не хочется расставаться с тобой… Но… Но и не вернуться я не могу!

— Да к кому ты должна вернуться, ведь твоя сестра с мужем живут в другом городе! У тебя есть еще кто-то близкий здесь?

— Понимаешь, я снимаю квартиру пополам с одной семьей…

— Так то семья, а ты — одна! Почему бы, нам не переждать опасность здесь?

— Потому что эта семья — это два несчастных старика. У них нет никого, кто позаботится о них.

— Это твои родственники?

— Нет… Но я не смогу сидеть здесь и знать, что они там одни, совершенно беспомощные, без знания языка, и вообще… Я не знаю, как это объяснить, но я должна быть с ними!

— Не понимаю!

— Я уверена, что они даже не подготовили загерметизиро-ванную комнату! Как не получили вовремя противогазы. Если бы не я так…

— Что они не подготовили?

— Ну, комнату - убежище от газов и вообще… Прости, Хар-вей. Но я должна успеть, пока ходят автобусы, ведь наступает суббота, — нежно поцеловав его на прощанье, она вышла.

Расталкивая публику, нагруженный несколькими огромными сумками, Харвей сбежал по лестнице “Отеля”. На шее у него мо-талась коробка с противогазом, больно ударяя в грудь. Он проры-вался сквозь озабоченную толпу, бежал мимо копошащихся с ап-паратурой тележурналистов и только у самой автобусной оста-новки догнал Ольгу.

Яффа.

Лиза бежала по искрящемуся снегу к Зимней канавке, а Осип, глотая снежинки, кричал и звал ее, чтобы остановить, объяснить, что “…абсорбция - как операция без наркоза! Надо немного потерпеть - и все будет «бесэдер!»”. Только круги по ледяной крошке ответили ему…

С грустью вспоминая сон, Осип уставился в январское окно. Все белым-бело от неистового солнечного света.

— Ты слышишь, Роза? Сегодня опять хамсин обещали. Се-редина января, а у НИХ - хамсин!

— Не у НИХ, Осип, а у НАС! У НИХ - сейчас Перестройка и ми-нус двадцать! Это у НАС - хамсин и конец Ультиматума!

— Ну и что? Это же не НАМ ультиматум!

— Осип! Так я вижу, что ты, таки, еще не а-б-с-о-р-б-и-р-о-в-а-л-с-я!

Неужели ты думаешь, что если Буш “даст в глаз” этому бан-диту, так он, этот хулиган, на нас не отыграется?! Этот антисемит!

— Пусть попробует!

— О! Посмотрите на этого героя! Мало он навоевался за свои семьдесят пять лет! Ты лучше спустись в лавку и купи лип-кой ленты.

— Что такое? Кроме хамсина, Хусейна, так еще и мухи?

— Да… Что старость делает с человеком!..

— Молодая нашлась!

— Вчера, что по радио говорили? Вот что: “Загерметизируй-те одну комнату. Для этого обтяните пленкой окна и двери. За-крепите пленку липкой лентой. По сигналу «Воздушная тревога!» - всем зайти в за-гер-ме-ти-зи-ро-ван-ную комнату и надеть про-ти-во-га-зы!”

— И что?

— И ждать!

— Чего ждать-то?!

— Пока не скажут: “Снять противогазы!” или “Отбой!”.

Обойдя ближайшие магазины, Осип не нашел липкой ленты. Зато запасся веткой бананов. Желтых.

Он протискивался сквозь узкие улочки, забитые стремящи-мися на Юг автомобилями.

“Мобилизация…” — подумал Осип и предложил свои услуги,

по защите страны, первому встречному полицейскому.

Окончательно запутавшись в клубке автомобилей, спешно покидающих Тель-Авив, полицейский пытался понять трепетную речь старика. Он сожалел о том, что с тех пор, как приехал из Марокко, так и не успел выучить русский язык. “Эта алия - это что-то особенное!” — подумал он, захлебываясь вонью отра-ботанных газов, смешанной с руганью водителей.

Потребовав от старика паспорт, он усадил его в машину с го-лубой мигалкой. Дико взвыв сиреной, машина, сжигая покрышки, рванулась прочь, оставляя за собой длинный шлейф пыли.

— Ну, что ты уже натворил, что тебя с милицией приводят, доцент? — Роза стоит на пороге комнаты, во главе отряда народ-ного ополчения: это приехала Ольга со своим другом.

Сдав новобранца с рук на руки, полицейский облегченно вздохнул и, был таков.

После недолгих разбирательств личное дело Осипа было закрыто, и они перешли к обсуждению насущного момента - под-готовка к газовой атаке, которую обещал жителям Тель-Авива президент государства Ирак.

Даже ребенку ясно, что этот построенный из песка и извести дом не выдержит прямого попадания ракеты или снаряда, как впрочем, и сильного ветра. Однако, за неимением другого убе-жища, они выполнили предписание Штаба Гражданской Обороны Израиля, превратив спальню Розы и Осипа в “загерметизирован-ное помещение и собрав в нее все необходимое, как им каза-лось, к длительной осаде.

Одежда, фонарики, документы, несколько буханок хлеба, ложки, консервы, вилки, телевизор, ножи, пипетки со специями, магнитофон, невесть откуда взявшийся примус, телефон, каст-рюльки, пледы, чашки, стаканы, мокрая простыня на двери, зубные щетки, полотенца, бутылки с питьевой водой и еще много всякой всячины загромоздило комнату, вплотную подступив к кроватям Розы и Осипа, рядом с которыми, прямо на оставшемся пятачке пола, Ольга и Харвей устроили спальные места для себя. Возле каждой подушки приготовили противогаз.

Ольга загерметизировала помещение, натянув с двух сторон на окна целлофановую пленку.

На мгновение она замерла у этого экрана, размывающего изо-бражение улицы и сделавшего схваченные белыми крестами стек-ла соседних домов миражом, кадром из какого-то старого кино.

“Прощай, не жалей…” — грохнул медью “Славянки” духовой оркестр. Жесткие зеленые лучи воинских колонн вонзились в площадь Белорусского вокзала, взорвав его полыханием кумача.

Сапоги, пилотки, гимнастерки, скрип новеньких портупей, фуражки смешались с пестротой платьев, косынок, платков, деревянными прикладами трехлинеек.

Встревоженные, постаревшие лица женщин; решимость, играющая желваками на лицах солдат; окрики команд и чекан-ный шаг батальонов. Тысячи, миллионы отчаянных взглядов, крики прощания, слезы, спешные объятия, торопливые поце-луи обреченных на долгое расставание людей. Бесконечные ленты теплушек, устремленные к смерти - и она, в безумном порыве рассекающая это море человеческого несчастья, что-бы сказать последнее “прощай” любимому.

С подоконника упала книга.

“Где я? Что я делаю? Зачем?”, — она хотела подняться, от-кинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину.

— Господи, прости мне все! — проговорила она, чувствуя невозможность борьбы.»

Ольга не отрывала взгляда от случайно раскрывшихся стра-ниц “Анны Каренины”. Перелистывая их, одну за другой, она об-нажала драму ее собственной души.

“И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-ни-будь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла”.

Ольга смотрит в пустые глазницы приближающейся войны без страха. Смерть, физическая смерть, не волнует, не страшит ее. Скорее наоборот - смерть, как ей кажется, могла бы освободить ее навсегда от унижения жизни, от горечи несбывшихся надежд.

Только любовь, неожиданная и страстная, поддерживает ее существование.

Она боится войны меньше, чем расставания с Харвеем. А война… Война отодвигает это расставание…

Как надолго: на день, на месяц, на год? - она не знает, но каждую минуту общения с ним, Ольга впитывает, превращая мгновения счастья в вечность…

По утрам, просыпаясь на его плече, Ольга не спешила от-крывать глаза.

Она тихо лежит, вслушиваясь в его ровное дыхание, прони-каясь запахом его тела, чтобы потом долго-долго помнить и ощу-щать его, когда любимого уже не будет рядом. Постепенно мысли и чувства ее наполняются заботами начинающегося дня. Она думает о том, как много он работает, как много хорошего он дела-ет для ее друзей, и неизбежно эти мысли приводят ее исстра-давшуюся душу к предстоящей разлуке. Со страхом она думает, что это утро может оказаться последним. Она прижимается к не-му сильнее, и сердце ее исходит в немом крике.

Из другой комнаты, они называют ее, “наша гостиная”, по-слышались смех и какие-то восклицания.

Рискуя свалиться, Харвей стоял под потолком. Он заклеивал стекла огромного, разделенного на квадраты окна с помощью бу-мажной ленты. Роза и Осип, затаив дыхание, следили за его работой, как за полетом акробата под куполом цирка.

— Почему все люди, в этом городе, наклеивают на окна бук-ву “Экс”? — негодовал хирург. — Взгляни, сколько “Экс” повсюду! А где же “Эс”, “И”, “Эл”, “Ей”?

— “Эл”, “Ей”? “Экс”? О чем ты говоришь? — не поняла Ольга.

— Ну, что? Нравится? — прыжком, под грохот рассыпавших-ся стульев, он оказался возле нее. — Хорошая работа?

— 3… замечательно... Н... неповторимо! — засмеялась де-вушка: он заклеил стекла не крест-накрест, а буквами, образуя слова “Love”, “Kiss”, “Sex”.

Яффа.

Черная воронка сна замедлила свое вращение, останав-ливая праздничную карусель сновидений. Сознание неумолимо приближалось к поверхности утра.

Стремительный полет из глубины к свету закончился ощу-щением жаркого бедра Ольги, сквозь реальность которого про-ступали очертания собственного тела, еще скованного тонкой сетью дремоты.

Звуки настойчиво проникали под эфемерную оболочку ут-реннего счастья и среди них — один резкий, как молния, выбро-сил Харвея из сладкого забытья.

Еще мгновение, и оцепенение ночи осталось далеко позади загерметизированной комнаты. Заспанные, почти не одетые, они с Ольгой встретили удивленные взгляды Розы и Осипа. Надрыв-ный звук просверливал стены и только сейчас прояснил созна-

ние: да это же разрывался телефон!

— Оля, это Вас, — улыбнулась старушка.

Кутаясь, в наброшенную на плечи простыню, Ольга берет те-лефонную трубку. Никто не заметил тени, пробежавшей по ее ли-цу и притаившейся в горькой складке у рта. Она молча слушала кого-то и, неожиданно бросив трубку, выбежала из комнаты.

Следуя за ней, Харвей нашел ее на постели. Она плакала, закрыв лицо руками, и слезы, просачиваясь между пальцами, ка-пали на подушку.

— Олга, Ола! — он пытался ласково отвести ее руки от лица, но она не поддавалась. — Что, что случилось? Что? Почему ты плачешь?!

— Оставь, пожалуйста, меня одну... Ну, пожалуйста...

Он вышел в кухню, где в тягостном молчании застыли Роза и Осип.

— Цай? Да? — чтобы что-то сказать, спросил Харвей и щел-кнул клавишей электрочайника.

Вскоре Ольга появилась в дверях, одетая для деловой встречи.

— Ты уходишь?! В пять утра?! — Харвей застыл с недопитой чашкой чая.

— Прости, дорогой... Но мне надо... Я должна... Это не-надолго... Я, я скоро вернусь...

— Могу я проводить тебя?! — он, наконец, избавился от чашки.

— Нет, не надо. Я сама... Я все сделаю сама! — и она стре-мительно вышла.

Он увидел ее пышные волосы в стоящем у светофора такси. Харвей побежал к машине, но в этот момент зажегся зеленый свет и такси рванулось с места, как укушенное. Сердце бешено колоти-лось, он бежал следом за машиной. Тесные улочки старого города с их бесчисленными светофорами оставляли ему шанс, догнать ма-шину.

Он уже почти коснулся дверцы, когда простая и неожиданная мысль остановила его: “Какое право я имею вторгаться туда, куда меня не просят?!”

В эту же секунду такси снова рванулось с места, а другое, сзади, чуть было не опрокинуло Харвея. Повинуясь азарту по-гони, он, не обращая внимания на красноречивый жест таксиста, вертящего своим указательным пальцем у виска, плюхнулся в машину, на ходу крикнув:

— Следуй за тем такси, что впереди!!! — и хлопнул дверью так, что таксист, поперхнувшись очередным ругательством, рва-нул с места.

Светало. Пустынными улицами, они неслись прочь из горо-да, оставляя розовым волнам зари биться о серые, утомленные бессонной ночью, стены домов.

Вскоре такси оказались в одном из дорогих районов север-ного Тель-Авива.

Изысканная архитектура суперсовременных зданий… Мяг-кая зелень газонов, шелест фонтанов, розовеющая девствен-ность предрассветного неба - эта идиллическая и пахнущая боль-шими деньгами картина резко контрастировала с нищетой гряз-ного Яффо.

После ночи, которую они вчетвером провели в загерметизи-рованной комнате… После ночи, изнасилованной криком сирен, воем пролетающих над головой ракет, судорогами близких взры-вов, страхом и слезами отчаяния, война - огненный “Шторм в пустыне”, вдруг показалась Харвею не смертельной опасностью, подстерегающей у порога, а нелепой выдумкой телевизионщиков.

Такси, в котором была Ольга, остановилось возле небольшо-го дома, скорее коттеджа, утопающего в живой изгороди растений.

Остановившись поодаль, Харвей из окна своего такси ви-дел, как Ольга вошла в этот дом, скорее коттедж, утопающий, в живой изгороди растений...

Он расплатился с водителем и отпустил такси.

Изо всех сил разыгрывая беспечного прохожего, как бы, гу-ляя (это в начале-то шестого утра!), хирург приблизился к дому. Увлеченный погоней, “сыщик” не заметил двух мужчин, вышед-ших из стоящей неподалеку машины.

Обойдя коттедж несколько раз, ругая самого себя за несдер-жанность и нахальство, он пытался заглянуть внутрь, но ему это не удалось: окна были плотно закрыты, а стальная, внушительных размеров дверь не оставляла никаких надежд на малейшую щель.

— Черт побери, здесь даже нет замочной скваж… — хотел он высказать свою досаду, но неожиданный удар в челюсть но-каутировал его.

Next >>

 1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11   12   13   14   15   16   17   18   19   20   21   22   23   24   25   26   27   28   29   30   31   32   33   34   35   36   37   38   39   40   41   42   43   44   45   46   47   48   49   50   51   52   53   54   55   56   57   58   59 

Copyright © Mark Turkov, 1993

Copyright © Business Courier, 1998 - 2000